его позвали, и он… — Зеленые глаза вдруг округляются, Алес вскидывает голову: — Хвитан!
— Беги, черти бы тебя драли! — Алексей орет, подгоняя командира шлепком ладони по плечу.
Тот и сам накажет себя достаточно. Особенно если не успеет спасти друга. Князь поджимает губы, качая головой, и возвращается на кровать. Садится, сокрушенно роняя лицо в ладони.
— Чтоб в моей столице, в моем дворце людей травили… Безумие. Шутками посла я сыт по горло. Пора с этим покончить. С меня хватит.
До этого момента Титай не видел, чтобы у светлого, смешливого Алексея был такой взгляд. Такой, под которым он и сам просто не рискнул бы ничего сказать в ответ.
Они проводят в башне еще несколько часов. Титай понемногу приходит в себя. Алексей гладит его, баюкает, но никак не может унять ярость. Несколько раз заходит Алес, заглядывают и другие Мечи, докладывая о происходящем. Хвитана тоже удалось спасти. Не то отрава была не сильной, не то отравитель — не слишком опытным. Последним отчитывается Дайред Араун, Второй командир Мечей. Они с Ллеу нашли купца, у которого в сундуках обнаружился яд. Вот только человек тот повесился за пару часов до рассвета.
— Проклятье. Хорошо подметают, следов не найти. Ты как, идти можешь? — спрашивает Алексей у Титая.
Тот кивает, с готовностью поднимаясь. Слабость еще владеет телом, но ходить, а тем более думать, это не помешает.
— Куда?
— Я зол. И не хочу больше оставлять тебя одного. Так что я иду туда, где можно подумать, чтобы не свернуть Джахану шею голыми руками. Ты — со мной.
— Вопросов нет, — ухмыляется Титай, поднимая перед собой ладони. Такой, в гневе, князь тоже красив.
На улицах сегодня шумно: город просыпается еще до того, как небо успевает посветлеть. Тени пока длинные, а воздух не дрожит от августовского зноя. Они проходят мимо зарослей кизила, под ногами хрустят мелкие камешки: этой тропинкой мало кто пользуется, она вроде и не спрятана совсем, но из тех, где можно встретить только редкую парочку, да и то после заката.
Пробираться окольными тропами смешно и чудно. Не то чтобы непривычно — всю жизнь Титай ходил такими дорогами. Но делал это, прячась от сильных мира сего, а не пряча их самих. Они с Алексеем соприкасаются пальцами, сталкиваются локтями, помогают друг другу огибать заросли. От этого слабеют колени, а голову захватывает непрошеное и неуместное сейчас ощущение счастья.
Когда добираются до места, Титай припадает спиной к стене дома, возводя очи к горе. Приложиться бы хорошенько затылком о камень, может, что на место бы и встало. Сколько раз нужно оказаться на волосок от смерти, чтобы прекратить очаровываться столицей?
В кузницу попадают либо со стороны площади, либо со двора через спрятанный от чужих глаз ход. Князь выбирает второе, дает знак Титаю подождать, пока, отодвигая занавесь, входит сам. Кузнец поднимает голову, готовый уже прикрикнуть на незваного посетителя, но замолкает на выдохе, увидев, кто пришел. Кивает почтительно, но отнюдь не удивленно. И удаляется в переднее помещение, прикрыв за собой двустворчатые двери.
— Заходи, — приглашает князь Титая.
Вход с этой стороны здания завешен тканью, через узкую щель можно подсмотреть, как князь приветствует мастера. Как кузнец, едва не подпирающий плечами потолок, уходит. Титай ныряет в помещение, едва Алексей остается там один.
— Он вернется? Доверяешь ему? — Титай оглядывается. Вокруг тепло, пахнет огнем и металлом. На полках и крючках разномастная утварь: инструменты, склянки, горшки, коробки и короба.
Понять, зачем пришли в кузницу, несложно. Но вот куда князь отправил мастера — та еще загадка.
На его вопрос Алексей улыбается. Не отвечает сразу, снимает накидку с плеч, вешает ее на крюк и остается в рубашке. Привычным жестом закатывает рукава.
— Он не вернется, пока я не подам знак. И да, ему я доверяю. — Князь шуршит чем-то на столе, пока Титай, движимый любопытством, пытается заглянуть за его плечо. — Знаешь, как его называют?
— Нет. — Титай отступает назад, прячет руки за спину, обретая скромный вид.
— Аиз-кузнец[12]. С чего бы человеку получить такое прозвище, правда?
— Даже и не знаю.
Титай видит, как усмехается Алексей, и сам смеется в ответ. Но затихает, когда тот оказывается вдруг напротив, надвигается ближе и ближе. И, почти прижав парня спиной к стене, берет что-то с полки за ним.
— Давай браслет. — Алексей выжидающе раскрывает ладонь. В другой руке оказывается деревянная шкатулка без крышки с кусочками золота разных размеров и форм.
В передней комнате кузницы, там, куда ушел мастер, нет одной стены. Там и жаровня побольше, и меха, оттуда раздается звонкий стук металла о металл — мастер принялся за работу. Тут же тихо. В окно заглядывает сквозь листву солнечный свет, выхватывает взвешенные в воздухе пылинки. У окна верстак, залитый светом, заваленный по краям всякими мелочами, но чистый в центре.
Когда тяжелый браслет падает в княжескую ладонь, на одно долгое мгновение мир замирает. Титай видит, как гранатовые камни переливаются на солнце. Слышит приглушенный звон. Все звуки прячутся за биением крови в висках. Этого просто не могло случиться. Не должно было. Не с ним.
— Подай вон тот кожаный сверток. — Взглядом Алексей показывает на полку, где сложены инструменты поменьше.
Этот голос разрывает марево, окутавшее сознание, и Титай тянется к полке, мельком вспоминая их ночной дозор на кухне. Плечи его медленно расслабляются, пока сверток легким движением ложится на стол. Вот только взгляд остается. Пронзительный. Внимательный.
В догадку не верится. Не может же князь сам?.. Смущенный собственной наивностью, юноша пятится. Кто на такое покупается вообще? Правильно. Он, Титай. Сдается, в полной мере ощущая свое поражение перед Алексеем, обнажившим руки до локтя. Перед Алексеем, который склоняется над рабочим местом. Становится видно все: и крепкую шею, и угасающие следы поцелуев на коже, оставленные их первой ночью (и последней, Титай). Князь даже не пытается их прятать, то и дело потягивая руку так, что рубашка чуть сползает, обнажая плечо.
Титай краснеет и только вздергивает подбородок, чтобы не вжиматься в угол совсем уж позорно.
— Ты же не хочешь сказать, что собрался его починить сам?
Сделать голос равнодушно-заинтересованным можно только отвернувшись, потому он пользуется моментом, пока Алексей копошится в инструментах. Добыв то, что искал, он остается стоять у верстака. Прислоняется к краю бедром, щурится чуть от света, выглядывает в окно. Там день вступает в свои права. Город наполняется звуками: привычные лай собак, конский топот, выкрики торговцев, открывающих лавки, мерный гул говорливых подруг, спешащих по делам. Но вместе с тем в Доросе есть что-то, звучащее совсем иначе. Переливы