МОРЕ! МОРЕ!
«Что-то глупое есть в этом споре…»
Море! Море!
Ксеннофонт. Катабасис
Что-то глупое есть в этом спореС темнотою и ложью людей…Море, древнее, синее море,Сколько лет этим спорам детей?
Я смеюсь: кто-то там, негодуя,Хочет что-то исправить, найти…Серебристым заливом хочу яНочью с парусом в море уйти.
Быть изменчивым, жить на просторе,Быть ненужным, как ночи и дни,Я хочу быть, как ветер и море,То таким, то другим, как они!
Труд? Тщеславие лавров и терний,Суд ничтожеств и мыслей кольцо…Я люблю только ветер вечерний,Море, море и ветер в лицо…
«Была пора, когда я грезил так…»
Была пора, когда я грезил так:Я буду плыть, задумчивый и чистый,И в море я найду святой архипелаг,Таинственный, гранитный и душистый.
Как Песней Песни там я возложу на мхиДревнейших алтарей, на ласковые скалы —Печаль, искания, и слезы, и грехи,Куллерво-пастуха из гимнов Калевалы.
С душою викинга, с судьбой жестокой серва,Угрюмый сирота в тоскующих мечтах,Я буду там, как ты, Куллерво, сын Калерво,На тех отшельничьих, лесистых островах.
И я был полон грез и чутких суеверий,Как волхв и как моряк, и я сжимал штурвалМоей красавицы, моей Mari-Valeri,И «wenda» в реве волн звенело, как металл.
Но то прошло. И ворона накликав,Когда я голубя манил из облаков,Я вновь живу среди несносных криковВсегда бунтующих рабов…
«Эй, брат, смениться б недурно!..»
«Эй, брат, смениться б недурно!Слышь! я устал за рулем…»Вышел на палубу. Бурно.Крэн. Бейдевиндом идем.
Взоры впиваются жадноВ море и чуешь одно –Как оно, море, громадно,Как равнодушно оно…
Друг уступает мне местоС парой отрывистых слов:«К весту на румб от норд-веста.Делаем восемь узлов».
«Ветер умер. Немного побродит…»
Ветер умер. Немного побродитИ опять тишины полоса…На девичью одежду походятВ складках свисшие вниз паруса.
Неподвижны лазурные дали,Уж давно не видать берегов;Солнце в перистой, легкой вуалиУтомленных жарой облаков.
Я ловлю в их случайном изломеТо головку, то льва, то мечи…Как я рад отдаваться истомеИ сказать своей мысли: молчи.
Я устал от бесплодных вопросов,Я устал понимать… Я — гляжу.На обветренных лицах матросовТо же самое я нахожу.
Вижу шкер отдаленную груду,Их лиловый, зазубренный край…Этот остров, обрубленный к Sud’y,Будто горб… Или… как каравай!..
А вот эти поменьше, как ломти!..Нет, смешны и неточны слова…Если ветер проснется, пойдемтеНа далекие те острова?
«В койке лежу я угрюмо…»
В койке лежу я угрюмо,И тишина, тишина…Снизу о дерево трюмаТяжко шибает волна.
Где-то ритмично качаетСнасть отвинтившийся блок,Мерно идет, проплываетКверху и вниз потолок.
Ах, это вся НеизбежностьВ ритмах тяжелых живет!О монотонность, о нежность,Времени медленный счет!
«Я шел на рассвете по вереску лиловой…»
Я на рассвете шел по вереску лиловой,Причудливой горой, казавшейся мне новой.Утро было прозрачным и ласковым сном.
И на мгновение за серыми камнямиЯ видел девочку с покорными глазами,Торопливую, с бледным и узким лицом…
Я часто думаю с бездонною тоскою,Что я уж потерял познание душою…Что живу я насмешливым, скучным умом…
И голубой рассвет меня гнетет ночами…И эта девочка с покорными глазами…Торопливая, с бледным и узким лицом…
«Издали казался он лиловым…»
Издали казался он лиловым,Призрачным и легким, тот гранит,Созданным лишь мыслью или словом;Рядом же он выглядел суровым,Черный и огромный. И молчит.Весь в морщинах трещин, каменных извилин,Будто зная что-то, что дает презренье,Он стоял насмешлив, одинок и силен,Глядя вниз на море, на его волненье.
Чайки длиннокрылые любилиТяжкого отшельника покой,Стаями над скалами кружилиМножеством рассыпавшейся пыли,В воздухе подвижной белизной.А бурун, тревожен, говорлив и волен,С гребнем бесконечным белой-белой пены,Недоволен чем-то, вечно недоволен,Окружал, как пояс, каменные стены.
К морю величаво опускалисьМощными уступами верхи;Каменные кресла разбросались,Всюду изумрудные цеплялисьМягкие, ласкающие мхи.Мхи сиденья кресел бархатом заткалиИ прошили мохом серым, волокнистым,Здесь сидишь и чуешь, как чаруют дали,И приходят мысли о большом, о чистом…
Острова изломанные горыХвойными лесами поросли.Были серебристые озера,Полные святыни и простора,Брошены в трущобах, как рубли;Засмеявшиеся ярко между ветокВ самой-самой чаще солнечные блики…Шумы сосен, купы елок-однолеток,Сырость, тишь и строгость, запах земляники…
Пахнущие хвоей извивалисьТайные тропинки по лесам,Вдруг, ошеломляя, открывалисьДальние просторы и скрывалисьС новым поворотом, где-то там…А на горном шпице был дольмэн старинный.Кто упорно мыслил, кто здесь пел молитвы?Скальды иль шаманы? Дети леса – финны?Викинги-бродяги, ищущие битвы?
Кажется, что остров заколдован:Мимо проплывая, морякиК каменным, обрывистым основамС ласково неверующим словомВ море побросают пятаки.Если ж, бросив, слышат близко голос птичий,Значит, есть опасность мели, бурь, туманов…Сколько лет живет он, тот морской обычайСтранствующих в море хмурых капитанов?
Хижины у тихого заливаСгрудились по отмели кругом.Жители их были молчаливы,Тяжки, коренасты, некрасивы;Вечно пахли рыбой, табаком…Мудрую хранили тишь и безмятежностьСтариков глубоких выцветшие лики.Рано узнавали здесь покой, безбрежностьИ жестокость моря, что уносит крики.
Что-то безразличное осталосьВ взглядах их, испытанных борьбой.Библия в селеньи почиталась,Вечером за трапезой читаласьДевушкой с белесою косой,Той, которой ночью что-то рассказалиКолокольцы стада в тишине предгорий,Что выходит к морю посмотреть на далиЧасто-часто в бурю, – нет ли лодок в море?
Жили и другие, о, другие,В чаще незатронутых лесов;Знавшие желания большие,Странные, ужасные, пустые,Грезы сумасшедших городов…Что в их прошлом было? Вера? Утомленье?Что их всех связало? Бог или безбожье?Это были люди, знавшие: мгновеньеНе должно грязниться ни враждой, ни ложью.
Бледные, с огромными тазами,Полными стыдливости и мук,Жили, заколдованные днями,С ласково-безмолвными устамиНесколько людей и их подруг.Жили годы, годы, бросив все исканья,На громадном камне, брошенном средь моря,И сплелась меж ними чуткость пониманьяВзоров, настроений, спрятанного горя.
Слушайте меня. ВообразитеДевушку, ребенка, мудреца,Каменные кресла на граните,Моха поразбросанные нити,Плещущие волны без конца…Медленный, как эпос, дальний шум раскатаВеличавых сосен, голубые дали,Лица, складки, краски при лучах закатаИли в предрассветной палевой вуали.
Слушайте же! Жизнь моя разбилась,Дух мой был замучен и разбит…Сердце мое, сердце утомилось,Тяжкое, оно уже не билось,Пал я, обескрылен, на гранит.Всё, чем жил я прежде, было всё преступно,Видел я, что к смерти шла моя дорога,Знал я, что спасенье мне уж недоступно,Но я жил, бродил там, думал много-много…
«Иду один, смеясь, в прозрачных перелесках…»