Путевой журнал первый
120. В НОЧЬ НА СЕДЬМОЕ
Карта. Старая карта в отметинах, в ссадинах боя.Очертанья альпийских предгорий и прусских низин.Вот планетная суша, вот море блестит голубое.Завывает железо, огонь пожирает бензин.
Оглянись же назад, положи на столе своем чистом,Разверни на планшете потертый бумажный квадрат.Вот сдвигаются красные стрелы на гибель фашистам.Помнишь — ты их вычерчивал четырехлетье подряд.
Не забудь, это вся твоя юность в масштабе двухверстки.Не забудь, это вбитый в грядущее танковый клин.Не забудь, это пепел погибших: достаточно горстки,Чтобы выйти за Одер и с ходу ворваться в Берлин.
Так и было!Но время летит, как летело когда-то.Слышишь, крылья шумят над твоей и моей головой.Так пускай отдыхает в шкафу гимнастерка солдата,—Карту, старую карту из сумки возьмем полевой!
И в глаза наши ринутся в сказочных тучах Балканы,Хлынут штормы на Балтике, вся неоглядная даль.Разверни расстоянья, как скатерть! Расставь, как стаканы,Зимних дымов столбы и весенних рассветов хрусталь!
Как бессонна Москва в эту ночь. Как тревожен и неженЭтот настежь распахнутый, негородской небосклон.Где-то там, за Бульварным кольцом, может быть, за Манежем,Молодежь просыпается, строятся взводы колонн.
Это значит — не кончена молодость. Завтра со старта,Подхватив эстафету отцов, выйдут в путь сыновья.Обо многом напомнит им эта походная карта.Обо многом расскажет нехитрая повесть твоя.
Сила юности! Это она подымала в бою нас,Не горела в огне и не шла в океанах ко дну.Ну так что же еще и любить старикам, как не юность,Не родную — любую, бессмертную,— только одну!
1946
121. ЛЕНИНГРАД ТОЙ ВЕСНОЙ
Вот так я и буду, забыв адреса и маршрут,Бродить в этом городе. Там и не вспомню о главном.Как гулко шаги отдаются. Как медленно мрутШаги на граните. Какая печаль залегла в нем.
Ты, зелено-ржавая мудрая бронза, скажи!Вы, черные окна! Вы, белые ночи, ответьте!Что тут приключилось? Кто жив, кто не дожил на свете?Какие пустуют квартиры и чьи этажи?
Но белые ночи не слышат. Не дрогнула бронза.И только из трещин гранитных пробилась трава.И только на дальних окраинах немо и грозноВстают мертвецы, предъявляют на юность права.
Они говорят о своих чертежах непрочтенных,О планах, которые еле блеснули в мозгу.О чем говорят они? Вслушаться я не могу.На этом кончается повесть парней и девчонок.
Попробуй добейся у кариатиды глухой,Чтобы рассказала про ночи и дни артобстрела,И пошевелила бы сломанной в сгибе рукой,И каменным оком в живые глаза посмотрела.
Попробуй добейся у царственной невской волны,Чтоб вызвала в памяти и отразила посмертноТу страшную ночь, бушевавшую мукой несметной,Те страшные зарева, черные тучи войны.
Не будет того! За волной убегает волна.В них дикая прелесть, разгон электрической тяги.Растет детвора, удивленья и счастья полна.Идут ленинградцы, бойцы, мастера, работяги.
И гибели наперекор, как заря во всю ночь,Как белая ночь, от бессонницы лишь хорошея,На щебне развалин, в обрушенной глине траншеиРождается песня и к людям приходит помочь.
<1947>
122. ТБИЛИССКАЯ НОЧЬ
Я как будто чужой в этом городе древнем,Где балконы, как скалы, висят над рекой.И гощу, ничего еще не рассмотрев в нем,И не знают в гостинице, кто я такой.
Всё сначала начну. Буду слушать гортанный,Словно клекот орлиный, язык горожан.Ничего еще не было. Нет очертанийУ таинственной тени Нестан-Дареджан.
Значит, снова уехал в Иран ГрибоедовИ столетье не спит молодая вдова.Значит, Лермонтов, жгучего счастья отведав,К чьим-то юным устам прикоснулся едва.
Или Демон раскинул над маленькой тварьюМедно-синие крылья и пышет огнем.Или Мцыри бежал, а монахи из ДжвариСпохватились, поют панихиду по нем.
Или дивы играют в орла или решку,И гуляют, и кутят в седых пропастях,И скрывают от нас ледяную усмешку,Ибо время для них — совершенный пустяк.
Это очень хорошие, мудрые сказки,Но и сказки не каждому в силах помочь.На затылок хребет заломивши Кавказский,В черной бурке проносится южная ночь.
Узнаю по глазам, по бездонной печали!А бывало, напевам грузинским учась,До зари ей хвалу соловьи расточалиВ орточальских садах в упоительный час.
Вновь незримо присутствует, движется близкоЗвездоокая, милая, смуглая ночь,И плывет, исчезая за дымкой тбилисской,Чья родная сестра, чья невеста иль дочь?
И когда она выронит дымный платочекИ умчится с другим тыщелетье прожить —Не сложить для нее мне рифмованных строчек,Остается мне голову только сложить!
1947
123. НАДПИСЬ НА КНИГЕ МОЛОДОГО
Он ждет тебя, и сам еще не зная,Кто ты такая, хороша иль нет,Девчонка ли московская шальнаяИль жительница будущих планет.
Он обручен с твоею хрупкой жизнью.А если в этом сам не убежден,Явись к нему, негаданная! БрызниВ окно сиренью, радугой, дождем.
Найди его в любой шинели рваной,Без орденской колодки на груди.Войди к нему неузнанной, незваной,Пускай незваной — все-таки войди!
Войди к нему, как входят мировыеСобытья, чтоб опомниться не мог.И в час, когда посмеет он впервыеРаздеть тебя всю с головы до ног,
Когда, нагое трепетанье плотиТугим объятьем жадно окружив,Он в головокружительном полетеОбрадуется, что остался жив, —
О, в этот час не только негой страстнойЧужая кровь прольется в кровь твою.Ты пролетишь всё черное пространство —Такое, как запомнил он в бою.
Не бойся, что огонь, железо, гореТерзают вашу свадебную ночь,Что голос твой в бессмертном этом хореНе слышен, человеческая дочь!
Не бойся зла, свершенного навеки,И мертвых, мертвых, мертвых без числа,Стоящих рядом с вами. Шире веки,Поэзия! Ты сына понесла.
8 апреля 1946
124. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Где это происходит? На какойНеобозримой тризне мирозданья?Несутся тени павших, мчатся зданья,Разрушенные вражеской рукой.
Стволы дерев расщеплены снарядом.Разорван воздух. Сожжена трава.Вязанки голых трупов, как дрова,Лежат на голых пустырях. Но рядом
С таинственным их шествием в ничтоЖизнь, от мгновенной горечи избавясь,Выращивает маленькую завязь,И снова дело жизни начато.
Сощурился под козырьком ладониОт солнца босоногий мальчуган.Щепотка соли брошена в таган.Слепой играет на аккордеоне.
Мой друг хотел бы всем живым помочь.Следит он, как в стеклянной колбе выросГрибок омоложенья, ультравирус.Мой друг — чудак, не спит вторую ночь.
Меж тем откуда ни возьмись, как ливеньВнезапных слез, восторженно честна,Явилась в тихий пригород весна.И двадцатилетний осчастливленЕе лукавым взглядом из-под век…
Где это происходит? В чем отгадка?Зачем ты так перелицован гладко,Так выутюжен, смертный человек?
Встань, не заботься о величье горя!Оно вросло в узлы твоих корней.Ведь музыкант играет тем верней,Чем он смирней в тысячеструнном хоре.
В тысячеструнной музыке мировТы не покинут собственною тенью,Не обойден законом тяготенья,Ты жив еще, цел, невредим, здоров.
Легла под ноги зыбкая трясина.Над головой голодной птицы крик.Чего ж еще хотеть тебе, старик,Не отыскавший, где могила сына?
10 января 1945
СЕРЕДИНА ВЕКА