124. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Где это происходит? На какойНеобозримой тризне мирозданья?Несутся тени павших, мчатся зданья,Разрушенные вражеской рукой.
Стволы дерев расщеплены снарядом.Разорван воздух. Сожжена трава.Вязанки голых трупов, как дрова,Лежат на голых пустырях. Но рядом
С таинственным их шествием в ничтоЖизнь, от мгновенной горечи избавясь,Выращивает маленькую завязь,И снова дело жизни начато.
Сощурился под козырьком ладониОт солнца босоногий мальчуган.Щепотка соли брошена в таган.Слепой играет на аккордеоне.
Мой друг хотел бы всем живым помочь.Следит он, как в стеклянной колбе выросГрибок омоложенья, ультравирус.Мой друг — чудак, не спит вторую ночь.
Меж тем откуда ни возьмись, как ливеньВнезапных слез, восторженно честна,Явилась в тихий пригород весна.И двадцатилетний осчастливленЕе лукавым взглядом из-под век…
Где это происходит? В чем отгадка?Зачем ты так перелицован гладко,Так выутюжен, смертный человек?
Встань, не заботься о величье горя!Оно вросло в узлы твоих корней.Ведь музыкант играет тем верней,Чем он смирней в тысячеструнном хоре.
В тысячеструнной музыке мировТы не покинут собственною тенью,Не обойден законом тяготенья,Ты жив еще, цел, невредим, здоров.
Легла под ноги зыбкая трясина.Над головой голодной птицы крик.Чего ж еще хотеть тебе, старик,Не отыскавший, где могила сына?
10 января 1945
СЕРЕДИНА ВЕКА
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
Пушкин
125. ПОЭТ И ВРЕМЯ
Я книгу времени читалС тех пор, как человеком стал,И только что ее раскрыл —Услышал шум широких крылИ ощутил неслышный ростШершавых трещин и бороздНа лицах ледниковых скал.И с этих пор я отыскал,И полюбил я с этих порИ первый каменный топор,И первый парус на волне,И давний день, когда в огнеВпервые плавилась руда.
Летели дни. Прошли года.В них слезы были, кровь и дым,И я недаром стал седым:Я памятью обременен,Я старше мчащихся времен.
Мой выбор сделан издавна.Меж девяти сестер однаЕсть муза грозной правоты.Ее суровые черты,Ее руки творящий взмахИ в исторических томах,И на газетной полосе.
Она мне диктовала всеСтихи любимые. И с нейМой труд страстней, мой путь ясней.
Она ввела меня чуть светВ Московский университет.Она внесла мой ранний ямбНа сцену, в блеск вечерних ламп.Она пошла со мной, держаСвященный свиток мятежа.Ей дорог матовый загарАзербайджанцев и болгар,Ей близок отблеск синевыВ глазах у Польши и Литвы.
Мила ей всякая краса.Понятны ей все голоса:И многотрубный хор стихий,Неумещаемый в стихи,И упоенных скрипок стон,И дальних взрывов в сотни тоннЗа океаном перекат,И первый выстрел с баррикад.
Когда пришел военный год,Она, подруга непогод,Всё человечество храняНа грозной линии огня,Оплакав сына моего,Чье сердце немо и мертво,Шептала мне: «Не спи, пишиПро ранний рост его души».В глухой избе в ночной тишиЧинила мне карандаши.
Но горе музу не берет.И вот она пошла вперед.Пошла вперед! Ее нельзяНазвать красавицей, друзья.Но крут бровей ее излом.Но кудри медные узлом,Откинутые, сплетены.Но в мире нет такой стены,Чтоб не могла пройти она.
Я сделал выбор издавна.И буду верен ей и впредь.Когда придется умереть,Я ей отдам на сотни летБеречь мой партбилет.
<1951>
Путевой журнал второй
126. БАЛЛАДА О ПОЭЗИИ
Поэт пригласил нас в гости.Его кабинет сверкалОтливом слоновой костиИ блеском пустых зеркал.Лишь магнитофон отменный,Слуга его и кумирКонструкции современной,Вмещал в себе целый мир.Стоял этот новый БуддаНа столике небольшом,Протертый до блеска, будтоРеальных качеств лишен.
Бока его нежно гладя,Изящным торсом клонясь,В глаза нам любезно глядя,Поэт приветствовал нас.И, с важностью чародеяИ с ловкостью циркачаВниманьем нашим владея,Воскликнул он, хохоча:«Чтоб запись мою прослушать,Закроем дверь на засов,Забудем и спать и кушатьВ теченье многих часов.
Пускай убегают сутки,Летит Земля по кривой,—Сдадимся, мутясь в рассудке,Поэзии мировой!»Так он предложил, и тотчасМы сели, крикнув «ура»,Чтоб слушать, сосредоточась,Как действуют мастера.Хозяин выбрал бобины,Включил вращенье — и вотПослышался рев глубинныйКаких-то подземных вод.
И сразу же, как ни странно,На дальнем краю ЗемлиПод шумный джаз ресторанныйСедые дожди пошли.Там женщина неживаяДля спутников неживыхКартавила, завываяПод пенье струй дождевых,И каркала, что погибла,И, кажется, сам ВерленОтчаянно, жадно, хриплоРыдал у ее колен.
Нам скучно стало, но тут жеРаздался победный гик:«Не бойтесь посмертной стужи,Послушайте и других!Раздвину для вас не в меруМагический кабинетИ слово даю Гомеру!»Но мы отвечали: «Нет!Гомера назад отправьте!Гоните бессмертных вон!Не нравится нам, по правде,Загробный магнитофон!»
Поэзия! Где ты? Кто ты?Зачем твой день отсверкал?Немедля покинь пустотыВолшебных этих зеркал!Разбей у него посудуИ адрес его забудь!Беги, бедняжка, отсюдаНа улицу, в добрый путь!Оденься звездным сияньем,С полночной слейся толпой,Осмелься жить подаяньем.И смейся. И плачь. И пой!
<1958>
127. БАЛЛАДА СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКАЯ
Потерять дорогу в БрюсселеБыло мне легко в эту ночь.Слишком низко дожди виселиИ любезно взялись помочь.
Вот в зеркальном окне тумана,Как в свеченье морского дна,Завязалась глава романа,Показались Он и Она.
Впрочем, что ж глазеть и дивиться,Если в центре чужой страныЭлегантный хлыщ и девицаТак нарядны и так стройны,
Если взгляд ее влажный томенИз-под загнутых вверх ресниц,Если жест его важный скромен,В соблюденье должных границ.
Но ошиблась моя баллада!Он внезапно к ней подошелИ сорвал — о, исчадье ада! —С нежных плеч золотистый шелк.
И пока несчастная робкоК наготе привыкла своей,Отвинтил, как винную пробку,Белокурую голову ей.
А красавица промолчала,Не кричала: «Как смели вы!»Лишь торчала пучком мочалаУ нее взамен головы.
Растоптав на полу окурок,За туманом он скрылся вдругС головой ее белокуройИ с ветвями обеих рук.
Я спросил сквозь стекло у торса:«Что случилось, мадемуазель,Как он в ваше доверье втерся,Не посажен на цепь досель?»
Потерпевшая отвечала,Золотой мочалкой тряся:«Завтра днем я начнусь сначала,Освещенная солнцем вся.
Даст он голову мне другуюИ в другой разоденет шелк,Ибо, медным блеском торгуя,Конкурентов он превзошел.
Да и мне менять не впервыеЦвет волос, и глаза, и честь.Зеркала у нас не кривые,Отразят меня всю как есть.
И приказчики и агентыЗарубежных торговых фирмРаструбят обо мне легендыЗавтра днем в мировой эфир!»
Замолчала она. И зданьяВ ожерельях цветных огнейЗаменили ей мирозданьеИ раздвинулись перед ней.
А затем и зданья осели,Затопили асфальт моря.От Брюсселя вплоть до МарселяВоцарилась кукла моя.
Так надменна, так неизменна,Так доступна страсти мужской,Родилась АнадиоменаИз кипящей пены морской.
Вся под стать Безрукой Милосской,Лишь она осталась в живыхЗа стеклом, отразившим плоскоИспаренья луж дождевых.
1956
128. ЗАПАД — ВОСТОК