Читать интересную книгу Шок от падения - Натан Файлер

— Да, да. Но все равно. Они совершенно обнаглели, правда? Я слыхала, что собираются принять новые законы, чтобы как-то с этим бороться.

— Но ведь на этом рынке нет конкуренции, — сказал отец. — Это невероятно. Пять фунтов за бутерброд с сыром.

— И все остальное, — сказала мама.

— И все остальное, — сказал отец.

— Ты будешь пирог, Мэтт?

Это была студентка-практикантка, та самая, с золотыми колечками в ушах. Она украдкой заглянула через мое плечо, проходя мимо.

Там будут всякие неловкие разговоры.

— Э-э… Сейчас подойду, — сказал я ей. — Я уже почти закончил.

— Не торопись, — ответила она.

Сегодня трудно сосредоточиться: вокруг столько всего происходит.

Никого не волновали цены на заправках. Никто не хотел об этом разговаривать.

Но трудно было с чего-то начать, потому что мы не похожи на те семьи, которых показывают в «Истэндерс», где они всегда говорят о важном и значительном. В нашей семье вообще не принято много говорить, и когда мы все-таки разговариваем, то чаще всего ни о чем.

Беседа потихоньку замерла, и было слышно лишь щелканье настенных часов, пока мама не спросила тетю Жаклин:

— А какие у вас планы на лето?

Когда я последний раз видел тетю Жаклин, она всегда носила черное и даже красила губы черной губной помадой. И во рту у нее всегда была сигарета. Но теперь на ней было спадающее свободными складками яркое платье, на голове — розовый платок, и она вообще не курила.

— Что-что? — переспросила она.

Мама откусила кусок бутерброда и долго жевала, прежде чем смогла проглотить.

— Извини. Уже решили, куда поедете в отпуск?

— Может быть, снова поедем за границу, — беззаботным тоном ответила тетя Жаклин, взяв за руку своего нового бойфренда, который не сводил глаз с чипсов.

— Чудесно, — сказала мама.

— Мы ведь еще не решили?

— Да? Нет пока.

Новый бойфренд тети Жаклин был высоким, худым и носил подрезанные выше колен обтрепанные джинсы и сандалии. У него были длинные белые волосы, собранные в хвост на затылке, и неухоженная седая борода. К тому же оказалось, что он — веган.

Бабушка Ну, наверное, рвала на себе волосы, потому что это она убедила меня сделать бутерброды с нормальным маслом вместо маргарина. Поэтому он не мог есть ничего, кроме чипсов. Но и с этим возникли проблемы, потому что новый бойфренд тети Жаклин отказался от чипсов со вкусом говядины и лука, и вместо того чтобы просто не есть их, он приглушенным голосом прочел нам лекцию о том, что испытывает «моральные неудобства» в связи с тем, что ему предлагают пищу со вкусом животных, хотя на самом деле никаких животных там нет.

Мама посмотрела на меня и закатила глаза.

— А где здесь туалет? — спросил Сэм.

— Вон там, — бабушка Ну показала рукой.

Мы все расселись по местам с бумажными тарелочками на коленях, и слушали, как Сэмова струйка с громким звуком ударяется об унитаз.

Так что получилось неидеально. Но это неважно. Дело ведь не в сэндвичах или огромном пустом пространстве вокруг нашей маленькой стайки кресел. Это потребовало времени, но бабушка Ну была права: в конце концов все вышло как нельзя лучше.

— Хороший он был мальчик, правда?

Дедушка ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу. На нем была нарядная белая рубашка, но под ногтями осталась грязь от работы на участке. Думаю, он не хотел говорить первым. Он человек замкнутый, не любит распространяться о своих чувствах. Но я понял одну вещь — люди всегда могут тебя удивить.

Дедушка еще не закончил:

— В комнате светлело от его присутствия.

Я ничего не придумываю. Я не пытаюсь ничего придумать. Но, кажется, это пришло в голову не одному только мне. В тот самый момент в окно хлынули яркие лучи солнечного света. Мы оставили пожарную дверь приоткрытый, чтобы был приток свежего воздуха, и когда вместе с солнечным светом в комнату проник легкий ветерок, одновременно теплый и освежающий, в воздухе вокруг нас кружились миллионы золотистых пылинок.

Мы все как один глубоко вдохнули. Бабушка Ну сжала руку тети Мел. Тетя Жаклин медленно провела ладонью перед лицом. Мама чуть не плакала.

Но дедушка ничего не замечал.

— Никакого терпения. Мог он дождаться, пока клей засохнет, перед тем как начать раскрашивать этот самолет? «Сопвич Кэмел»? Истребитель времен Первой мировой? Да ни за что!

— А я там был? — внезапно спросил Сэм. До сих пор он скучал, откинувшись на спинку стула и ковыряя прыщик у себя на шее. Но теперь подался вперед, уперев ножки своего стула в полированный пол.

— Мне кажется, был, — сказал он. — И Питер с Аароном. Я помню, ты клеил с нами модель самолета. А «Сопвич» — это такой, с двумя крыльями?

— Это называется «биплан», — сказал дедушка.

— Да, точно! Саймон хотел и мой раскрасить. Хотел пририсовать ему лицо. Как давно это было.

— Что за выражения, — одернула его тетя Мел. — Серьезно. И это мой мальчик!

На самом деле она не сердилась на него. Она взъерошила ему волосы, и было понятно, что она не сердится.

Мама повернулась к дедушке, улыбаясь так широко, что на глазах у нее выступили слезы. Она сказала:

— Пап, а помнишь, как мы ездили на озера? Когда он никому, кроме тебя, не разрешал усаживать его на горшок?

Бабушка Ну закивала головой:

— Ой, да, это было так забавно!

И тут мама сделала нечто такое, чего я никогда раньше не видел. Она изобразила Саймона:

— Мам, я хочу, чтобы деда вытирал мне попу! Не ты! Деда!

Дедушка откинулся на спинку стула и захохотал так, что было видно золотой зуб у него глубоко во рту.

— Да, это мне повезло так повезло!

Теперь «Бобровая хатка» не казалась такой огромной — она с трудом вмещала все воспоминания. Мы вспомнили каникулы и школьный рождественский спектакль — Саймон играл в нем Хозяина постоялого двора, который решил, что у него все же найдется местечко для Марии и Иосифа. Вспомнили ночь в Музее естественной истории, как мы там спали с динозаврами. Как устраивали шалаш на дереве, и Саймон оцарапался о ржавый гвоздь, а потом ему делали прививку от столбняка. Как три раза стояли в очереди на аттракцион «Поезд ужаса», и каждый раз, когда надо было идти внутрь, Саймон трусил. А еще как гуляли по желтым осенним листьям в дендрарии, и Саймон пропал на целый час. Мама с ума сходила, а он даже и не понял, что потерялся. Когда мы его нашли, он с упоением объяснял пожилой паре, как определять время, хотя, возможно, и сам нуждался в их помощи.

На самом деле я почти все время молчал. У меня не осталось никаких особых воспоминаний. Только какие-то обрывки без начала и конца. Когда мы жили вместе, я был совсем еще маленький, а мы не выбираем, что останется в нашей памяти.

На поминальной церемонии я в основном слушал.

Слушал смех и слезы и задумчивое молчание, которым все закончилось.

Тут я хочу закончить свою историю, поскольку эта часть удалась мне лучше всего.

Но это еще не конец.

У этой истории нет конца. В самом деле. Какой может быть конец, когда я все еще здесь, все еще живу? Когда я допечатаю эти последние страницы, я выключу компьютер, а потом придут люди с коробками и все отсюда вынесут. Огни центра дневного пребывания «Хоуп Роуд» погаснут для меня в последний раз. Но в какой-нибудь другой день центр вновь откроется и закроется, и там всегда будут медсестра Та и медсестра Эта, и Клик-Клик, и Клэр-или-Энна.

Я рассказал вам о том, как первый раз попал в больницу. Но с тех пор я успел побывать там еще раз. И знаю, что побываю еще. Мы двигаемся по кругу, моя болезнь и я. Мы как электроны, вращающиеся вокруг ядра.

Каждый раз все происходит по одной и той же схеме: когда меня выписывают из больницы, я пару недель живу у родителей, чтобы как-то освоиться. Мама хочет, чтобы я снова стал девятилетним. Тогда мы построили домик в гостиной и спрятались в нем от всего мира. Папа подходит к делу серьезно. Он воздерживается от секретных рукопожатий и разговаривает со мной как со взрослым. Они оба, каждый по-своему, очень мне помогают. Первые дни — самые тяжелые. Тишина пугает. В больнице я привыкаю к постоянным проверкам, скрежету дверных глазков, обрывкам разговоров, долетающим из сестринской. Я привыкаю к тому, что Саймон где-то рядом. Нужно время на то, чтобы к этому привыкнуть, и время привыкнуть, когда он уходит.

Я мог бы продолжать, но вы же меня знаете. В моей пишущей машинке высохла лента. Это место закрывается. Поневоле задумаешься, нет ли тут намека, напечатанного мелким шрифтом.

Поэтому я просто сложу эти страницы с остальными и больше не буду к ним возвращаться. Писать о прошлом — это способ прожить его заново, просмотреть, как старый альбом. Мы помещаем воспоминания на бумагу, чтобы они хранились вечно. Но эта история не «сокровище» — это попытка освободиться. Я не знаю, чем все кончится, но знаю, что будет дальше. Я пойду по коридору на звук прощальной вечеринки. Но я туда не дойду. Я поверну налево, потом направо и толкну входную дверь обеими руками.