Читать интересную книгу Шок от падения - Натан Файлер

Я почувствовал, что меня словно что-то тянет туда, и тихо двинулся в ту сторону вдоль края тропинки, откуда меня не было видно.

Подойдя поближе, я услышал доносящийся изнутри шум голосов. Тогда я начал представлять разные вещи. Все происходило в моем воображении, но в каком-то смысле это больше походило на сон: я не мог им управлять или прекратить по собственному желанию. Это был вагончик, в котором мы жили, и я слышал разговор между моей матерью и отцом. Мы по-прежнему здесь отдыхали, как будто время остановилось. Остальной мир продолжал движение вперед, но нас это не коснулось. Прошлое повторяло себя в теплом свете из окна, в звуке голосов.

Саймон и я уже лежали в постелях, и мама с папой могли наконец побыть вдвоем. Папа читал определения слов из кроссворда, потом они оба замолкали, раздумывая, пока мама не отвлеклась и не сказала:

— Мэтью сегодня какой-то странный.

— Да?

— Вечером он был белый, как простыня.

— Я ничего такого не заметил.

— Тебя здесь не было. Ты запускал змея с Саймоном. Я пыталась уговорить его пойти к вам, но он отказался. И он сказал, что играл в прятки…

Сердце сжалось у меня в груди. Это та ночь, когда все случилось, наша последняя ночь. Папа складывает газету и ставит бокал с вином на стол. Мама наклоняется к нему, обхватывает рукой за плечи. Кто-то из них говорит:

— Думаешь, мы зря его так сильно ругали?

— Когда?

— Позавчера. Он сильно расшибся. Думаю, на колене останется шрам. Не надо было устраивать ему такую выволочку.

— Он должен был соображать…

— Ну, это же мальчишки. Им ведь полагается иногда пошалить? Они оба знали, что им нельзя спускаться вниз. Мы не можем винить во всем одного только Мэтью.

Это не было воспоминание, я никогда не слышал такого разговора. Просто мне хотелось услышать что-то подобное.

— Он по-прежнему переживает, что Саймону пришлось его нести, — сказала мама. — Он и сегодня про это говорил. Ты же знаешь, каким бывает Мэтью, когда винит себя в чем-то. Он постоянно об этом думает. У меня просто сердце разрывается.

— Давай устроим им завтра хороший отдых. Пусть Мэтт сам решает, что ему делать дальше. Я поговорю с ним, узнаю, что у него на уме.

— Пожалуйста, Ричард. Он был белый, как мел.

Я промок до нитки. Уже темнело. Я двинулся вокруг вагончика, в сторону нашей спальни.

Я постучал в окно.

— Ты слышал?

— Что?

Теперь это были другие голоса, гораздо более отчетливые.

— Я слышал стук.

Занавеска поднялась, и я быстро отпрянул. Это были не мама с папой. Это были не мы. Я пробежал мимо душевых кабин, мусорных баков и водопроводной колонки.

Все вокруг было знакомо.

Засунув руки в карманы, я двинулся к боковой калитке, потом прошел немного вдоль автотрассы и стал спускаться по извилистой тропинке над обрывом. Ветер все усиливался, становилось холоднее. Ветви шумели у меня над головой. Я посмотрел вверх и едва не поскользнулся на прошлогодних листьях. Думаю, это было важно, это заставляло его держаться ближе ко мне.

Я чувствовал, с каждым осторожным шагом он все ближе. Все было точно так, как в моей памяти, пока я не повернул за угол, где это случилось. И там кое-что поменялось. Проржавевшие перила, вылинявший плакат. Вот его завет:

НИКОГДА не оставляйте детей без присмотра

Перила были холодными на ощупь. Я подлез под них и стал карабкаться по крутому грязному склону, сквозь заросли сырой крапивы. Еще несколько неуверенных шагов, и я оказался на самом краю обрыва.

На краю моего мира.

Где-то далеко вечернее солнце уже почти полностью погрузилось в море. Но не здесь. На востоке закатов не бывает. Никаких драматических финалов, пылающих яркими красками. На востоке день просто затухает, погружаясь в заурядную темноту. И так и надо. Он слишком долго был один. Я закрыл глаза и собрался с духом для последнего шага.

Но в том месте сознания, где формируются образы, я видел другого себя, девятилетнего мальчишку, открывшего глаза. Он проснулся среди ночи с мыслями, тревогами и надеждами, которых я уже не разделял.

Возможно, я девятилетний мог вспомнить меня шестилетнего, возможно, он еще не забыл, как пахли тигриные полоски, и улыбающееся лицо бабушки Ну, наполовину закрытое фотоаппаратом.

У меня нет расщепления сознания. Я не множественная личность. Я — это я, тот же, кем и был, личность, которую я не могу изменить. Я сижу в своей гостиной, тяну за нить времени, и вот уже я стою на краю обрыва и тяну за нить времени, и вот уже я просыпаюсь в нашем вагончике, мои мысли крутятся вокруг девочки с тряпичной куклой — как она кричала, что я все испортил, хотя я только хотел помочь.

— Просыпайся, Саймон. Просыпайся. — Я говорил шепотом, чтобы не разбудить родителей, спящих за тонкой стеной. — Давай просыпайся.

Я дотянулся рукой до кровати Саймона и принялся его расталкивать, тыкаясь пальцами в мягкий живот. Он два раза моргнул, а потом широко раскрыл глаза.

— Что такое, Мэтт? Уже утро?

— Нет.

— А почему тогда ты не спишь?

— Не могу. Хочешь, я тебе кое-что покажу?

— Что?

— Хочешь увидеть труп?

— Что? Да!

— Я серьезно.

Он подвинулся к краю кровати, и его лицо оказалось совсем рядом с моим.

— Не, неправда.

— Серьезно, я говорю.

И тут он зашелся хохотом и откинулся головой на подушку.

— Потише, Сай. Ты их разбудишь. Почему ты все время шумишь?

— Извини. Я не хотел…

— Говори тише. Одевайся.

В спальне родителей кто-то кашлянул, и мы оба замерли. Саймон устроил из этого целое представление: он застыл, не шевелясь, только смеющиеся глаза двигались из стороны в сторону.

— Хватит тупить. На, одевайся.

Я бросил ему кучу одежды и его дождевик на застежках.

— Но ведь сейчас нет дождя, Мэтт.

— Нет, но может пойти. И сейчас холодно. Где фонарь?

— Он у тебя в сумке.

— Ах, да. Тише.

Мы оделись, Саймон надел плащ и начал его застегивать. Саймон всегда долго с этим возился, особенно если нервничал, но он жутко обижался, если кто-то пытался ему помочь, поэтому я просто сидел, щелкая выключателем фонарика, и смотрел, как мой брат вдевает язычки от застежек не в те дырки и в который раз начинает все сначала.

— Я не могу справиться с этими застежками, Мэтт.

— Ты хочешь, чтобы я застегнул?

— Нет, я сам. А мы правда увидим труп?

— Ага. Продень вон в ту дырку.

— Я сам знаю.

— Тс-с-с! Я знаю, я только хотел…

— Готово! — Он улыбался мне своей бесшабашной улыбкой во весь рот.

— Тогда пошли.

Я вижу свою руку, тянущуюся к ручке двери вагончика, но не узнаю ее. Я не вижу ту нить времени, которая превратила руки ребенка в мои, покрытые пятнами чернил и табака, с обкусанными до мяса ногтями.

Я открыл дверь и вышел в последние полчаса жизни Саймона. Мой брат следовал за мной, замирая от восторга.

— А куда мы идем? Где он?

— Недалеко, вон там.

— Кажется, дождь начинается.

— Надень капюшон.

Я включил фонарь, только когда мы прошли мимо вагончиков и оказались на узкой дорожке, ведущей к тому месту, где надо было стоять, когда наступала твоя очередь закрыть глаза и считать до ста.

Дождь припустил в полную силу.

Теперь Саймон уныло плелся за мной, оглядываясь через плечо.

— Мэтью, мы должны вернуться. Я устал. Ночью нельзя выходить из дома. Все спят. Давай вернемся.

— Ну что ты как маленький. Это за углом. Вот здесь. На, подержи.

Я всучил ему фонарь, и мы завернули за угол магазина, к клочку травы рядом с мусорными баками. Здесь было темнее.

Однако мне тоже стало страшно.

Наверное, потому что ночью все кажется страшнее, чем днем, а кроме того, я разозлился. Я злился из-за того, что я всегда за все отвечаю, а Саймону достается только любовь и внимание. Я упал и разбил коленку, но на меня все кричали, а еще эта девчонка с ее дурацкой куклой решила, что она тоже может на меня кричать.

Я злился на Саймона за то, что он не может держать фонарь ровно, за то, что он раскачивается с пятки на носок, причитая, что пора возвращаться, что он не хочет смотреть на труп. Я разгребал руками влажную почву там, где стоял деревянный крест, пока мои руки не наткнулись на что-то мягкое.

— Мне это не нравится, Мэтью. Я промок. Тут нет никакого трупа. Все, я возвращаюсь. Я иду домой.

— Подожди! Свети сюда и держи фонарь ровно.

Я отбросил комок грязи, потом еще один. Саймон рядом со мной смахивал с лица дождевые капли. Он просил меня остановиться, ему было страшно. Но я не слушал. Я протянул ему мокрую, грязную куклу. Ее руки хлопали по бокам. Я потешался над Саймоном, над его испугом: вот видишь, Саймон, это всего лишь глупая кукла. Смотри! Она хочет поиграть с тобой.

Он пятился назад, обхватив себя руками, как он делал, когда впадал в панику, когда никакие слова не могли его успокоить. Он умолял меня: хватит! Перестань! ПОЖАЛУЙСТА! Фонарь в его дрожащих руках светил прямо на куклу. Ее глаза-пуговицы блестели в его лучах.