Председатель. – Но имел такую агентуру департамент полиции?
Климович. – Т.-е. розыскные органы департамента полиции.
Председатель. – Вы не считались с тем, что должны иметься агенты в ведении других учреждений?
Климович. – Т.-е. вы разумеете контр-разведку, может быть?
Председатель. – Да, контр-разведку. Попытку Сухомлинова через Мясоедова устроить агента под видом лица, которое заведует шпионажем в армии.
Климович. – Т.-е. контр-шпионаж. Я не заведывал этим, но в последнее время меня это обстоятельство стало тревожить…
Председатель. – Какое обстоятельство?
Климович. – То, что мы совершенно не осведомлены относительно состояния войск. Тем не менее изменить это распоряжение, конечно, не было в моей силе, и я не имел никакого права. Однако, жандармским офицерам не воспрещалось иметь и получать сведения от тех своих агентов, которые в последнее время призваны почему-либо в войска. Но только отнюдь не из находящихся на фронте… Было категорически заявлено, что если агент находится в войсках на фронте, то никакого отношения жандармским чинам с ним иметь нельзя. Было также категорически запрещено моим чинам добывать из среды нижних чинов какие-нибудь сведения…
Соколов. – Ваши сведения относительно Балтийского флота, стоящего частью в Кронштадте, частью в Гельсингфорсе, касающиеся революционных кружков на боевых судах, откуда они были получены, если вы не имели внутри армии агентов?
Климович. – Мне кажется, что это дело возникло в стадии освещения до моего вступления в департамент полиции. Во-вторых, я позволю себе сказать, что эти сведения, относительно военных кружков, могут получаться департаментом полиции без наличности всякой агентуры, в собственном смысле этого слова, в самой военной среде. Ибо так или иначе, все эти кружки действуют под руководством комитетов и организаций, так сказать, вольного состава. Следовательно, имея освещение в этом вольном составе, можно получать частичные сведения об этих организациях.
Соколов. – Так что вы полагаете, в этом именно и была связь между этими революционными кружками во флоте и рабочей средой и так далее?
Климович. – Но, я повторяю, что если мне память не изменяет, я это дело застал уже в период формального дознания.
Соколов. – Но вы могли знать. Теперь, вот что скажите. Это распоряжение генерала Джунковского и Курлова о том, чтобы департамент полиции и управление жандармское не имели внутренних наблюдателей в военной среде, не последовало ли оно после того, как сделано было прямое указание, что эти внутренние информаторы на самом деле вступили на путь провокации?
Климович. – Нет, я думаю, была другая причина. Я позволяю себе занять несколько времени. Когда в 1905 и 1906 г.г. было вооруженное восстание в Москве, то редкие из командных частей не приезжали в охранное отделение, чтобы не спросить, не имеется ли каких-нибудь указаний на настроение в их части и, нужно сказать, что страшно интересовались и старались всеми силами, по понятным причинам, вполне ориентироваться в этом и даже, если нужно, помочь охранному отделению что-нибудь сделать. Впоследствии, когда наступило благополучие политическое в России, то, к сожалению, пришел очень неумелый состав жандармских офицеров. И преимущественный укор, который бросается нам, в смысле провокации, он именно вызывается не злостной волей, – повторяю, что департамент полиции совершенно честно и упорно боролся с тем, что именуется провокацией, – а вызывается именно неопытностью и неподготовленностью того или другого офицера, который в это время был одурачен ловким агентом. Вот, когда наступило затишье, в то время существовала так называемая военная агентура, и во время этого затишья военная агентура, не имея никаких сведений политических, давала разные сведения охранному отделению о том, что там-то пища плохая, там штаны дают рваные или платье. За неимением ничего другого, охрана сообщала эти сведения по команде вверх – в департамент полиции. Департамент полиции сообщал военному начальству, а военное начальство сверху вниз шло в части по этим сведениям. Департамент полиции смотрел, что такое явление, как рваные штаны или плохая пища, могут способствовать нежелательному настроению войска и считал невозможным утаивать эти сведения. Других сведений, чисто политических, не поступало в военные команды полков. Указания на то, что у них пища плоха, штаны рваные или вообще что-нибудь неладно, – оправдывались. Тогда страшно обижались на вмешательство посторонних организаций, и на этой почве возникали нарекания, а еще другие, быть может, справедливые нарекания были, благодаря неопытности офицеров. Многие из сотрудников, приобретенных глупо и неумело, получая деньжонки от розыскных органов, нахальничали, распускались, говорили: «Вот если, фельдфебель, ты этого не сделаешь, я донесу на тебя в охранное отделение», словом, это были не сотрудники, а хлыщи, если можно так выразиться, в политическом смысле. И, конечно, наличность их вредила военной дисциплине. Вот на этой почве, с одной стороны (якобы департамент полиции вмешивается во внутренний быт и хозяйство воинских частей), и старались ввести коррективы, которые опровергали все сведения департамента полиции и военного начальства, и делали это не всегда добросовестно и принципиально, а лишь с целью во что бы ни стало доказать, что у них все очень хорошо идет. С другой же стороны, некоторые бестактные выходки неумело приобретенных и неумело руководимых сотрудников вызывали целый ряд бесед, которые заканчивались тем, что департамент полиции со своим управлением решил безусловно руки прочь от воинских частей, решил агентуру прекратить.
Соколов. – А по вашему мнению, когда наступило политическое благополучие в России, к каким годам?
Климович. – Я нахожу, что это с 1907 по 1912 год.
Соколов. – В этом году вы какую занимали должность?
Климович. – Я в это время все был градоначальником.
Соколов. – Где?
Климович. – В Керчи, Ростове и Москве.
Соколов. – Вы указали, что вы были два раза в Москве.
Климович. – Я был градоначальником[*] в Москве до назначения керченским, т.-е. это было в 1908 и 1909 г.
Соколов. – Вам известно, что в 1912 г. в Кронштадте судом слушалось дело, где судились несколько сот матросов, которое закончилось постановлением морского министра оправдать многих подсудимых, так как они были вовлечены провокацией жандармского управления?
Климович. – Я в это время был далеко, в Керчи, затем в Ростове, и мне это неизвестно.
Соколов. – Разрешите мне перейти к другому вопросу…
Председатель. – Если у других членов нет вопросов по этому делу.
Соколов. – А что, бывали случаи, что департамент полиции оказывал услуги в контр-разведках военных? Бывали ли случаи, что вас просили дать указания, не является ли то или другое лицо германским шпионом?
Климович. – Я не помню. Дело в том, что в такой форме вряд ли могли к нам поступать такого рода требования. Вряд ли то или другое лицо называлось германским шпионом. Большинство этих сведений поступало от контр-разведок, более конспиративные сведения не называли германских шпионов, а только говорили: «покорнейше просим доставить сведения о таком-то лице или установить наблюдение за таким-то лицом», а результаты контр-разведок ревниво не выпускали из своих рук.
Соколов. – Значит, вам неизвестно. Вы показали, когда говорили о деятельности вашего сотрудника Абросимова, что он стоял всегда на почве обороны государства от внешних врагов. А что, по вашим сведениям, старая деятельность всех общественных военно-промышленных комитетов всегда отстаивала оборонческую точку зрения?
Климович. – Я должен оговориться, что Абросимов не мой сотрудник. Он был сотрудником петроградского охранного отделения, и сведения его мне лишь попадались.
Соколов. – Деятельность всей рабочей группы Военно-промышленного комитета стояла на почве идеи обороны государства?
Климович. – Да, я сам участвовал в военно-промышленном комитете.
Соколов. – Вы не наблюдали преступности этой группы?
Климович. – Собственно, преступности, простите, с точки зрения старого строя, преступности, укладываемой в рамки уголовного уложения, с моей точки зрения не было, за исключением может быть первого съезда военно-промышленного комитета, который происходил 1 марта 1916 года, здесь, в Петрограде: на этом съезде, если не ошибаюсь, рабочий Капцан, представитель от Самары или от Саратова, а потом еще два или три человека, фамилии которых я не помню, поднимали вопрос об учредительном собрании. Но тем не менее, вопрос этот обсуждался. Я, однако, министру юстиции Хвостову ставил вопрос: не следовало ли бы применить ст. 132 или 129 – не помню, – применительно не к организации, а к отдельным лицам? Хвостов признал, что в сущности это так.