Музы и танки
Конгресс проходил в Зале искусств в центре Москвы, около метро «Баррикадная», в уютно-пафосном переулке. Деятели культуры ожидали Эйпельбаума, чтобы наладить контакт с влиятельным политиком. Запланированная встреча должна была состояться два часа назад, и художники, отчаявшись увидеть Эйпельбаума, переместились в банкетный зал на первом этаже.
Творцы успели поглотить немало блюд и спиртных напитков, когда писатель из Таганрога включил ГЛАИСТ на большом телевизоре, висящем над столами. Такое было у писателя пристрастие: он уже не мог жить без информационного яда.
Стук ножей и вилок о тарелки прекратился: затаив дыхание и прервав банкет (некоторые с перепугу приостановили даже процесс пищеварения), внимали творцы военному призыву Эйпельбаума.
Подобно кроличьей стайке, завороженно смотрели они на генерала-удава, и не заметили, как один из них, видавший многие виды, побежал искать ближайшее бомбоубежище.
Не ускользнула от чутких художников уверенность Натана в скором приходе к власти. Знаменитый дирижер посетовал, что запланированная встреча не состоится, и тут председателю конгресса, известному писателю с огромной бородавкой на лбу, пришло на мобильный сообщение от енота: «Генерал Эйпельбаум прибудет через полчаса. Личному художественному составу не расходиться!»
Председатель с видом невозмутимым объявил о скором пришествии Эйпельбаума.
Мгновенно протрезвев от потрясающей вести, деятели культуры стали совещаться: как отнестись к Натану, который вот-вот ворвется в банкетный зал? Это мятежник или новый правитель? А ежели он сегодня мятежник, а завтра правитель? Такие случаи уже бывали. Что делать: выказать готовность или отвергнуть с порога?
Знаменитый дирижер сломал свою палочку о спину скрипача, который предложил «отвергнуть Натана с порога». Спина отозвалась пронзительной болью, и скрипач одумался.
«Что ж за муки в так замечательно начавшийся вечер?» — чарующим басом простонал прославленный артист из Санкт-Петербурга. Деятели культуры тоскливо оглядели уставленные яствами столы: они больше не радовали творческие взоры.
— Будущее всех стран непредсказуемо, — назидательно заявил председатель конгресса. — Но есть в мире чемпион по непредсказуемости будущего. Это Россия.
Выразив мысль, председатель степенно замолчал.
— И? — нетерпеливо обратился к председателю самый молодой делегат конгресса, пятидесятилетний скульптор-неврастеник. — Что вы хотели этим сказать? Расшифруйте, пожалуйста!
Председатель усмехнулся, и тревожная дискуссия продолжилась.
Предстоящий приезд Натана не пугал Председателя. Он чувствовал, что вот-вот будет востребован его могучий опыт взаимодействия с советской властью, и потому на глазах становился все значительнее, хотя, казалось, прогресс в этом направлении был уже невозможен. Он с усмешкой наблюдал за паникующими коллегами, презрительно именуя их «калачами нетертыми». Он несколько минут с презрением наблюдал за паникой «непоротых поколений» и наконец произнес сквозь поглощаемый бутерброд с семгой:
— Мы пролавируем между восторгом и негодованием.
И замолчал уже непоколебимо. Лишь семга тревожила покой его онемевшего рта. А в беспокойных ртах молодых художников погибло множество зубочисток, пока они вырабатывали коллективное отношение к грядущему Натану, который уже мчался на военном грузовике к зданию Конгресса.
Когда орденоносный Эйпельбаум переступил порог банкетного зала, а следом за ним ворвался взвод солдат и степенно вышагивающий на задних лапках адъютант его превосходительства Тугрик, деятели культуры, не сговариваясь, а повинуясь исключительно художественному инстинкту, поднялись со своих мест. Хористы из Семипалатинска отдали честь Натану. Пока только они.
Натан, у которого разыгралось воображение, отчего-то почувствовал себя белым генералом в изгнании, и так ему стало горько, что он потребовал немедленно налить ему водки. Четыре угодливых руки протиснулись к рюмочкам, и было налито Натану четыре порции. Эйпельбаум поморщился, а тюменский живописец подобострастно прошептал: «Презирает он ваше подобострастие». Натан, с печалью глядя на севрюгу с хреном, произнес: «Ничего, я свыкся с хлипкостью гражданских».
И поднял рюмку.
— За Россию. Пока она в обвале, пьем, не чокаясь. Следующий тост — за возрождение.
Адъютант Тугрик присоединился к тосту, с мрачным любопытством оглядывая культурное собрание.
Выпили все.
Эйпельбаум сообщил, что измотан выступлением на телевидении и подавлением военного мятежа, потому о грядущем историческом периоде и сверхзадачах русской культуры художникам расскажет его правая рука, его бессменный адъютант — Тугрик.
Дважды просить енота не пришлось. Он вскочил на центральный стол, окруженный маленькими столиками, за которыми умирали — кто от страха, кто от восторга — члены конгресса. Енот живописно облокотился на масштабную вазу, в которой алела селедка под шубой. Взволнованный, обратился он к деятелям культуры:
— Многоуважаемые работники смычка, пера и кистей! Вихрь перемен несется к нам неумолимо. А вот человек, который мчится на самой вершине вихря! — Тугрик лапкой указал на Эйпельбаума. — Позвольте мне сделать предсказание?
— Предсказывайте, дорогой! — крикнула очарованная тульская поэтесса.
— Я знаю, чем закончится этот вечер: вы принесете клятву верности генералу Эйпельбауму. Все. Без единого творческого исключения.
Деятели культуры ответили настороженным молчанием. Лишь председатель крякнул в полной тишине.
* * *
Наконец-то стало очевидно даже слепому, даже и мертвому, что Натан магически неостановим, и единственная возможность прекратить его катастрофический триумф — вмешательство первого лица государства.
Когда кабинет министров в полном составе с нижайшей просьбой явился к первому лицу, оно обучало бальным танцам юных танцовщиц. Глава государства занимался сразу всем и круглосуточно, поскольку уже невозможно было доверить никому и ничего. Бросив усталый взгляд на просителей, не переставая демонстрировать ученицам разнообразные позиции, он на лету изучил докладную о дерзновенном и кощунственном Натане Эйпельбауме.
— Остановите его, идиоты! — приказал он, с раздражением прерывая пти-батман.
— Мы пытались… — склонив головы, произнесли министры. — А он только силищей наливается…
Тогда глава государства набросал на гербовой бумаге великолепный план захвата Эйпельбаума и назначил ответственного. При этом он сделал несколько пируэтов; не все ученицы смогли их повторить.
Потрясенные министры вышли из кабинета.
Занятия продолжились с удвоенной силой.
* * *
Енот вдохновенно соблазнял творцов. Натан с гордостью отметил, что гималайское четвероногое знает толк в душевных изгибах деятелей русской культуры.
— Мы вступаем в исторический период настолько