…Ни груз грехов, ни груз седин…
Хоть жизни так узки врата,
Своей судьбе я — господин,
Своей душе я — капитан!
Уильям Хенли
…Ну, пускай даже боцман, а не капитан,
Но из тех, кто за словом не полезет в карман,
Этот вальс…
Эй, постой! Не начать ли с конца?
Но портрет начинают с лица!
Память первая. Вот где начало начал:
Киностудия. Гул голосов до утра.
Павильонные съёмки.
Из них по ночам
Светят в детство юпитерЮ.
То я — вдруг фокстерьер,
То царицын пират —
(Как пра-прадед!) А взрослые всё говорят,
Что шпана, что драчлив, как десяток щенят…
Дальше — память вторая:
Гром взрывов навис.
Бомбы. Пламя. Мороз. Равнодушье стены…
Эта память вовек не простит им войны!
За блокадную зиму съел полчища крыс.
И — с ведром на Фонтанку, по лестнице вниз…
А тринадцатилетний (совсем уж другой) —
В музыкантской команде под Курской дугой…
Память третья — заверчен шальной карнавал:
Я к студенческим спорам и к вальсам приник,
И кого-то колол мой несносный язык,
И паркетами набережной, где причал,
Белой ночью — с кем ни попадя — танцевал…
А сентябрьский рассвет, иронично упрям,
Выползал из-под тёмной аркады двора
И показывал фигу ночным фонарям,
Где на Невском Бернини разок потерял
Два куска колоннады Святого Петра…
…………………………………………………………..
… А кругом исчезают один за другим,
Но об этом — молчать….
И позорно молчим.
Не по новым каналам плывёт теплоход,
А по трупам…
(Та жизнь лишь Гомера и ждёт,
А уж "Дни и труды"? Провались, Гесиод!)
Вот четвёртая память: Я должен и ей —
Отколовшись от тьмы ленинградских огней,
Оказавшись вдали от столиц и людей,
Я подростков учил в школах диких степей,
Где листва только снится (как Блоку покой) —
(Скрип бедарок, свист жаворонков, топот коней,
Не знакомых с тетрадкой и чёрной доской!
Для чего-то выписывал "Крокодил",
И с цыганкой-циркачкой медведя водил,
И — верхом по весёлой степи — вместе с ней!
Всё легко доставалось… а запах беды
Этих лет?
Гей, по ветру! Мне всё — до балды!
…"Грибоедов" булгаковский — Литинститут.
Антокольский, как Воланд, знал Времени суть:
"Если сам не согнёшься, тебя не согнут, -
Нас учил он —
Да здравствуют Время и Путь,
Не робей и рискуй, нерасчётливым будь,
А помрёшь — берегись, не воскресни!
Ну, а песни?
А песни споёт кто-нибудь!"
Стук времён бил по стыкам быстрей и быстрей…
(То кружилась земля — вовсе не голова!)
Я в театре играл самых разных людей,
Чёрный плащ… фрак… кольчуга… "слова и слова"…
Был весь мир — как Шекспир! — и театр и музей…
Да, ещё — о музее: вот мой кабинет
В тихом Павловске.
Гелиотропный рассвет
Гнал в окно листья липы и гроздья стихов
На тяжёлые книги с корешками веков…
Переводы?
Чтобы чудо чужое сберечь,
Брал поэта за шиворот, делал своим
И тащил его, грешного, в русскую речь:
И границ не искал меж своим и чужим,
И отечество — дым!
……………………………………………………………….
Только дым, всё удушливей день ото дня,
Из отечества выкурил всё же меня,
И в чужой самолёт,
Сквозь заслон из погон
Я, — насвистывая вальс, как цыганский барон…
Не синица — журавль мне судьбой был дарим:
Как кому повезёт — и не Крым мне, а Рим!
(А вот "медные трубы", по моему, — хлам.)
И Париж завертел свой цветной тарарам,
И под Эйфелевой каланчой
Я, журнальный Левша, подкователь блохи,
В микрофоны "Свободы" читаю стихи
Сквозь глушилок старательный вой…
А ещё — за рулём…
За летящим окном
Автострады сплетаются в беге ночном…
(Я давно не люблю никаких поездов).
В шумный век жизнь — мозаика масок и слов,
И кружит-мельтешит карнавал городов,
И просвечивают,
Сквозь вихрем танцующий стих,
Словно кадры Феллини, одни сквозь других:
Витражи флорентийские в отсветах смальт
Каруселят —
им не уместиться в строфе,
В той, где Вена стучит каблучками в асфальт
По бульвару Монмартр от кафе до кафе,
На Сан-Марко, где площадь похожа на зал,
А в Лагуну втекает Обводный канал…
Листья ивы осенней раскружились…
А там,
Где цепными мостами скрипит Амстердам…
В лабиринтах ли улиц,
В громе вальса того,
Разве стал бы я клянчить Ариаднину нить?
Ну кого ещё, кроме себя самого,
И благодарить, и винить?
Рожу в кровь разбивал? По своей же вине,
Стиснув зубы — когда ещё были они —
Звонкой строчкой-подпругой затягивал дни,
Как весёлых коней!
Что там ни говори,
"Жил счастливее всех, как Четвёртый Анри!"
Ну, цыганка спросила бы: "так что ж — на руках?"
Что скопил ты, и что от судьбы уберег?
Вот:
Уздечка, в латуни начищенных блях,
Серый парус,
Да ритмы объезженных строк!
Не боюсь ничего, кроме горных высот,
Да бегущей за бортом бездонной воды…
Не люблю оверштага. И мой поворот —
Фордевинд — на воде оставляет следы!
Пусть архангел на Суд созывает трубой!
Все, кто хочет, судите! — Я прав пред собой!
Отряхая чужую и пёструю ложь,
Не орлом, а стрижом беззаботным кружа,
Я всегда отвечаю ударом ножа
На блеснувший, ещё недовынутый нож.
И когда в новый раз окажусь я НИГДЕ,
Всё равно я оставлю следы на воде,
В изначальной ночи —
И опять прокручу эту ленту назад,
Чтоб в начале — Медон,
А в конце — Летний сад…
(Ох, как "юпитера" на "Ленфильме" слепят…)
…..
…. Я ещё не родился. Молчи…
20 августа 2007
274.
ТЕНЬ РЕНЕССАНСА
(Флорентийский отрывок)
…И вот — переплелись мечта и шарлатанство,
И святость с подлостью гуляют по земле
В обнимку — не разнять! — как ханжество и пьянство,
Как свиньи в небесах, и агнец на столе…
И вот — нашёлся тот, кто — запросто ль? — но сможет
На завтра и вчера со стороны взглянуть,
Кто истину, враньё и парадоксы сложит
Все вместе, какова бы ни была их суть!
Кто — он? Да, мой двойник. Он призрак персонажа,
Которого никто не произвёл на свет,
Он может быть шутом, матросом, стряпчим, пажем,
Художником… Или — трактирщиком… (Но нет:
Трактирщик не пройдёт). Пусть будет чёртом даже,
Монахом, наконец — он всё равно — поэт…
Сквозь занавески душ он наблюдает время
А сам вне времени, — зато повсюду вхож,
И сущность смеха он, и мусор всех полемик,
Он всех религий бред, всех философий ложь!
Он их — из рукава — как фокусник — и мимо:
Ведь он переживёт их все, в конце концов,
А с ним — Бокаччио, шутник неутомимый,
И Микельанджело, не слазящий с лесов,
Где тряпки всех сивилл и всех пророков рожи
В капелле с потолка копчёного висят,
А там, в углу "Суда" чёрт (на меня похожий!)
Из лодки грешников веслом сгоняет в ад.
А если выпала свободная минута,
Он, в меру вездесущ, мастеровит и лих,
Льёт бронзу в мастерской с лукавым Бенвенуто,
Лоренцо Пышному нашёптывает стих,
И в траттории он сидит с Маккиавелли,
И хлещет кубками иронию: ведь он
Знал, что "Властитель" есть издёвка, в самом деле,
Вполне пригодная для будущих времён.
Теперь мы скажем "стёб"…
275.
Сальские степи в 1950 году
Забытое лето цыганского быта
Мне возвращает один рассвет:
Перетопывающие копыта.
Сальские степи. И двадцать лет.
Жёлтым бисером были вышиты
Звёзды по бархату темноты,
Когда из драной палатки вышли
Рассветный я и рассветная ты.
Спали ещё и телеги базара,
И все заботы
новорождённого дня…
На всю эту степь, ужасно старую, -
Двое нас и два коня.
На длинных солнечных травах таяли
Капли росы, без следа и боли.
А по зелёным откосам взлетали
Шары прозрачного перекати-поля,
Их, невесомых, порывами дуя,
Ветры вкось над дорогой несли…
Копыта били в кору земную,
В цыганский бубен летней земли…
276.
ОТРАЖЕНИЯ