— Подумал, тебе понадобится, да? — спрашивает он, попивая свой крошечный эспрессо.
Я улыбаюсь и, поблагодарив, беру кружку. Внутренне вздрагиваю: он дает понять, что сегодняшний день будет длиннее и труднее вчерашнего? Или же мне просто нужно быть сосредоточенной, и он решил, что кофе тут в самый раз?
Следуя за ним к лифтам, я слушаю его короткий разговор по телефону. Как только подъезжает лифт, он отключается, и вместе с толпой мы входим в кабину.
— Хочу, чтобы ты знала: Лэнгдон действительно чувствует дух твоей истории, — слишком громко для такого замкнутого пространства произносит Остин.
— Конечно, — мне хочется поговорить об этом с Остином — плюс убедиться, что мы вовремя закруглимся, и я успею поработать в отеле — но только не в переполненном лифте.
— И я понимаю, что та тема с возрастом стала камнем преткновения…
— Именно, — тихо отвечаю я.
— Но у Лэнгдона отменное чутье на кино, он знает, что будет иметь успех, а что нет. Мы не можем показать по большей части мужской зрительской аудитории пятнадцатилетнюю героиню.
Все вокруг притихли и явно ждут, что я отвечу.
— Ну и зря, — замечаю я, и позади кто-то фыркает. Трудно сказать, была ли это поддержка или насмешка. — Хотя той же Натали Портман в «Леоне» было двенадцать, и многие нюансы отношений Рэйзора и Куинн позаимствованы оттуда.
Лифт останавливается на нашем этаже.
— Ну, в свое время были, конечно, обсуждения сексуальных нюансов их отношений, — замечает он.
Я уже открываю рот высказать свое мнение — о больном воображении людей, кто находит то, чего нет, и что между Матильдой и Леоном не было никаких сексуальных отношений — как раздвигаются двери, и Остин выходит из лифта.
— Секс хорошо продается, — бросает он через плечо. — Не зря так говорят.
— Росомаха тоже, — громко кричу ему вслед я, хотя знаю, он слышит меня, даже когда листает что-то в телефоне. — Он обучал молодых девушек, но по отношению к ним не позволял себе ничего мерзкого.
Остин игнорирует мои слова, и мы идем в тот же конференц-зал, где были вчера. Через стеклянную дверь видно, что Лэнгдон уже на месте, разговаривает и смеется с каким-то мужчиной— чуть старше его, но стройнее, с седыми висками и в очках в широкой оправе.
— О, отлично, они оба здесь, — говорит Остин и толкает дверь. — Тася, это Грегори Сент-Джуд.
Мужчина встает, поворачивается и с осторожностью смотрит на меня.
— Наш режиссер, — добавляет Остин.
Я пожимаю ему руку. Он ниже меня ростом, но приветствует меня крепким рукопожатием и дружественным кивком, после чего снова садится рядом с Лэнгдоном.
— Моего отца тоже зовут Григорий, — замечаю я, как надеюсь, с приветливой улыбкой.
Он напряженно отвечает:
— Вообще-то, я предпочитаю Грегори.
— Да. Конечно.
Это хреново. Я и так чувствую себя неуверенно после неудачного разговора с Остином, а теперь я словно Рэйзор — представитель совершенно иной версии этого мира. Я откашливаюсь, пытаясь сдержать смешок при этой мысли.
Кладу телефон на стол, и тут меня накрывает острое желание позвонить Лере, чтобы рассказать ей об этом. Услышать её голос и попробовать на вкус нормальную жизнь.
И вот так я словно ломаю печать и впускаю поток до этого момента убранных подальше мыслей.
Со вчерашнего вечера я ей не писала, кроме кучи смайликов с сердечками утром и «SOS. С Л-А все странно».
Но она ответила:
«Дрыхла без задних ног. Кажется, это результат недостатка сна? Набери, как закончишь сегодня».
Но мне этого недостаточно. Я быстренько еще раз обдумываю идею её приезда сюда, чтобы провести эту пару ночей вместе. Но смогу ли я сосредоточиться, когда она будет так близко? И даже если так, когда я вообще буду работать?
— Тася? — зовет меня Остин, и я замечаю, что, оказывается, уставилась на экран телефона, и, кажется, он окликает меня не в первый раз.
— Прощу прощения. Я просто… — я с улыбкой выключаю телефон. — Итак. С чего начнем?
Он устало улыбается.
— Страница шестьдесят.
========== Тася ==========
Днем в пятницу Лера стоит у моего дома, когда черная машина подъезжает к тротуару. Открыв мне дверь, водитель достает из багажника мою маленькую сумку и отказывается от чаевых.
— Те все покрыли, — с улыбкой говорит он.
Я падаю духом — ведь на этот раз я заранее подготовилась. Засовываю двадцатку обратно в карман и поднимаю взгляд.
По ночам на телефоне я включала бесшумный режим, днем лихорадочно пыталась оставаться вовлеченной в обсуждения, а с Лерой разговаривала всего пару раз за последние два дня — суммарно где-то минут десять — и моя реакция на неё сейчас именно такая, как я и ожидала. На ней темно-синие джинсы, темно-красная футболка и синие конверсы. Прядь волос свисает на лоб. А стекла очков не скрывают сверкающие голубые глаза. Её улыбка, когда она прикусывает уголок губы ровными белыми зубами, — как десяток глотков свежего воздуха.
Она делает шаг ко мне, и я устремляюсь в её объятия, изо всех сил прижимаясь к ней, когда она так стискивает меня, что мне становится нечем дышать. Её рот путешествует от моего виска по щекам к губам, которые она осыпает множеством поцелуев, требовательно скользя языком внутрь.
Руки нетерпеливо поглаживают мою талию, бедра, попу, а по губам скользят её слова, как она скучала, очень скучала, безумно скучала по мне.
Мне хочется подняться наверх, заняться любовью и утонуть в ней. Но на часах почти семь, и нас ждет ужин с папой. Лера со стоном отстраняется и кивает в сторону своей припаркованной машины. Переплетя наши пальцы, она ведет меня к пассажирской двери.
— Готова?
Я киваю.
— Нет.
Она смеется и открывает мне дверь.
— Поехали.
***
Кажется невероятным, но у меня еще не было таких неловких моментов в общении с отцом. Даже когда он вернулся домой с войны, и мы сидели друг напротив друга за завтраком, оба не в состоянии думать ни о чем, кроме его жутких ночных кошмаров и криков посреди ночи от образов войны, что не уходили из его головы. Даже когда ушла мама, и он потерял остатки рассудка во флаконе с таблетками, а я тащила его в постель, давала попить и слушала бесконечные рыдания. Даже когда он пришел ко мне в комнату, пока я делала домашнее задание, и признался, что нуждается в помощи. У нас бывали трудные времена — даже суровые — но еще никогда не было неловко.
Это начинается еще в момент, когда мы паркуемся у обочины, а папа ждет на крыльце с улыбкой на все лицо.
До этого момента я не задумывалась о том, что в свои двадцать три еще не приводила домой девушек.
Едва мы подходим, я понимаю, что это будет именно настолько ужасно, насколько предполагала: его улыбка практически достигает ушей, когда он с резким звуком хлопает Леру по спине.
В непринужденной улыбке Леры сверкает веселье.
— Привет, Гош.
— Доченька! — приветствует папа.
В животе все скручивается в узел.
— Пап, не надо.
Он смеется.
— Что не надо, Таисия?
— Не превращай вечер в странный.
Он уже качает головой.
— В странный? С чего это? Только потому, что поприветствовал тебя и твою девушку? Твою…
Я рычу на него, перебивая на полуслове.
Он приносит диск Барри Уайта и ведерко льда с бутылкой шампанского.
— За счастливую пару!
Смешок Леры — один короткий всплеск веселья, всегда такой не напряжный и никогда никого не заставляющий ощущать неловкость. Она забирает бутылку из рук папы.
— Не лишай меня этого удовольствия.
— Не думаю, что стану тут спорить, — шутит папа.
Я закрываю глаза рукой. Что они оба так дружат — это и хорошо, и плохо одновременно.
На панно изображена девушка, подбросившая тяжелую сковородку в воздух и тихо вставшая под ней.
Шлепнув каждого по плечу, я прохожу мимо них.
— Если я вдруг понадоблюсь на этом фесте тешащих эго, буду на заднем дворе.