тишина. Слышно собственное да чужое дыхание.
— Вот и славно. — Алексей откидывается на спинку скамьи, вальяжно устраивая на ней руки. — Титай хотел увидеться с тобой этой ночью. До того, пару часов назад, он уже виделся с вашим общим знакомым. Борой, если память не изменяет. Тот высказывал Титаю претензии личного характера, распускал руки и собирался лишить бремени жизни. Титай сейчас жив, а Бора — нет. После такого вечера мне показалось разумным спрятать Титая на время. Поэтому сейчас здесь я, а не он. Достаточно? — Князь протягивает руку и отрывает еще один кусочек мяса, но только не расслабленно, как в прошлый раз, а будто выдирает его из еще не остывшего трупа своего врага. Достаточно вспомнить о произошедшем недавно, чтобы лицо омрачилось отпечатком не самых светлых чувств.
Айташ хмурится еще сильнее, становясь мрачнее грозового неба. Но отнюдь не от страха перед правителем.
— Мертв, значит… Хорошо. Кир убил его? Или вы, господин? — Парень снова замолкает. — История не совсем правдивая, ведь так? — Это может быть выдумка, проверка, что угодно. — Насколько я знаю их, Бора обожал Кира до слепоты, он… Вряд ли смог бы его убить. Только угрожал? — Костяшки пальцев белеют от напряжения. Сам бы сейчас разорвал это мясо, так что чувства князя разделяет вполне.
— Молодец. — Алексей не скрывает усмешки. — Он бросился с ножом на меня, и уже после этого Кир прикончил его. Но если бы Бора попытался довести начатое до конца, не оставив вожделенную цель в покое, то это сделал бы я.
Злость и ревность немного развязывают язык. Алексей шумно выдыхает, усмиряя нрав. Судя по лицу собеседника, он чувствует… Примерно то же?
— «До слепоты», говоришь. Видимо, слепое обожание его и погубило. А еще у него было это. — Князь достает из-за пазухи золотую монету, перебирает пальцами, ловко прокатывая ее, и прячет обратно, чтобы никто, кроме Айташа, не смог разглядеть. Золото Великого посла тот узнает даже в полутьме. Его глаза становятся шире, выделяясь на смуглом лице.
— Значит, вы здесь потому, что обнаружили предателя и подозреваете меня? Полагаете, я мог поступить подобным образом?
— Именно так я и полагаю. Кир хотел встретиться с Борой, потому что доверял. Тебе тоже доверяет, потому и назвал мне твое имя. Сказал, что это поможет. — Алексей делает долгую паузу, перед тем как продолжить. — Ну так что? У тебя такого нет? — спрашивает он, имея в виду то самое золото. — Достаточно теперь, чтобы поговорить со мной?
Айташ думает, мешкает с ответом, подбирает слова, взвешивает все.
— Я преданный слуга своего господина. Как и Кир, и Бора. Но я служу ему только в той мере, что позволяет мне совесть. Мы с ней в любовных отношениях, однако взять золото за жизнь Кира она не согласилась бы. — Парень тянется к блюду, цепкими пальцами отрывая еще кусочек лепешки. Пусть владыка Готии знает, что и ему лишнего не продаст. А лишнее князю и не нужно. Ответа становится достаточно, чтобы сменить настороженность на расположение.
— Тогда расскажи, что за браслет у него на ноге?
Протянутая рука Айташа замирает на мгновение, затем продолжает движение. Юноша качает головой. Ну и вопросы князь выбирает.
— С каких пор господину интересны украшения? И почему именно это? — Неужели из всего золота, что было на Титае на пиру, князь заметил одно? Значит, тот сам дал знать, что это важная вещь. — Киру он достался от матери, — начинает Айташ. — Это не браслет даже — ее ожерелье. В рабство мы попали детьми. Господин приказал заковать его ногу в украшение. Это было… Наказанием. Напоминанием. Я знаю эту историю. Но принадлежит она ему. Возможно, он хотел бы рассказать ее сам, если вы позволите.
— Хм.
У матери Титая были богатые украшения. В любом случае, раз это не безделушка, нужно будет починить и сделать хорошую застежку.
— Что с именем? И у тебя, и у него их два.
Чем дольше Айташ говорит с князем, тем свободнее двигается. Волнение отпускает, просыпается интерес к ужину. Пусть даже ел до этого — виноград со стола господина никогда не бывает невкусным.
— У нас отняли имена. У всех, кого забрали в тот день. Запретили произносить их, упоминать как-либо. Взамен дали клички. Кому-то по внешности, — усмехается он коротко. — Мое, Айташ, означает «красивый, как месяц, твердый, как камень». Хотя родное имя больше отражает суть. — Курт, которого при рождении назвали Волком, пожимает плечами, предупреждая возможный вопрос. Он очевиден, а секретов в ответе нет. Тем более эту историю он рассказал бы каждому, пусть даже и выйдя на площадь. Когда он заговаривает снова, в голосе отчетливо слышится гордость: — Кир свое имя получил по заслугам. Сговорился с другими рабами и поднял бунт против господина. Они тогда почти победили, скрутив охрану. Но это была глупая затея: в городе, полном янычар, они не успели бы ступить и шага со двора. Тогда один предатель их сдал, донес о мятеже. — Виноградина щелкает на языке, брызгая на нёбо сладким соком. — Это был я. Кира выволокли на середину двора и высекли как зачинщика. Господин стал называть его так, сравнивая с Киром Великим, — мол, тоже повел за собой народ, тоже потерпел поражение. И по происхождению, конечно. Он из Парсы, вы же знаете?
Постепенно парень становится все более увлеченным. «Это хорошо, — думается князю, — и говорит о многом». Айташ производит неплохое впечатление, и очень хочется надеяться на его преданность Титаю. Оттого Алексей удивляется особенно сильно, когда слышит, что именно Айташ донес стражникам о мятеже. Поднимает брови.
— Ты подставил его? Видимо, после этого ваши отношения изменились, иначе странно, что ты здравствуешь.
Айташ вдруг смеется, и это первый раз, когда на узком лице появляется хоть какое-то выражение, кроме вселенского мрака. Кивает согласно.
— Я его ненавидел. Он меня тоже. Мы постоянно дрались, я пытался испортить ему жизнь при любом удобном случае. А потом… Потом да, это изменилось. Кир мне названый брат.
Острый взгляд поднимается на князя. Взгляд, не обещающий ничего хорошего, угрожающий. Если бы человек напротив не назвал личного имени, не сказал о браслете, да и вообще не дал понять настолько явно, что они с Киром близки, разговор велся бы совсем иначе.
— Странно, что он жив. С его-то рвением делать все по-своему, — замечает князь.
Курт пожимает плечами, уплетая ягоды уже с мясом. Такой взгляд вполне бы мог сойти за покушение, если бы рядом была княжеская стража. Но стража не так близко, чтобы реагировать на мнимую опасность, а взглядом нельзя пронзить тело.
— Именно из-за его рвения делать по-своему он уже несколько раз за эти дни мог