Тут показалось, что стукнула дверь. Я навострил слух. Стук повторился. Точно, у Елены Сергеевны! Я подплыл к её мосткам, осторожно вышел на берег. Прокравшись поближе к дому, встал за углом. До слуха донёсся едва уловимый разговор, но голоса я узнал сразу. Один из них принадлежал отцу.
– Да, ради него… И только… Ну зачем же так?.. Погоди, ещё будешь благодарить…
Тут я нечаянно уронил поставленное на стопку кирпичей ведро, и через несколько секунд был под водой.
На своих мостках отдышался. Затем быстро оделся и тою же дорогой вернулся в комнату. Тут же разделся и лёг в постель. Одно теперь меня могло выдать – сырые волосы. Но я надеялся всё же, что отец, если и заглянет, не станет подходить ко мне.
Но вскоре послышались его шаги, дверь отворилась, и он первым делом подошёл и потрогал мои волосы. Затем присел на стул у письменного стола.
– Поговорим?
Я, не шевелясь, ответил:
– Поговорим.
– Следишь?
– Слежу.
Томительное молчание.
– Осуждаешь.
– Нет.
– Почему?
– Понимаю.
– Вот даже как!
Я не отозвался. Если говорить, так без этого: не маленький.
– Видно, я чего-то не понимаю? – немного погодя, спросил он.
Я опять промолчал.
– Может, объяснишь?
Я ни звука.
– Ну хорошо… – вздохнул, наконец, он. – Понимаешь – и ладно. Завтра мать приезжает… – и всё-таки прибавил: – Ну-у и… чтобы впредь этого не было.
– А что, будет ещё и впредь?
– Не цепляйся к словам.
Он поднялся и вышел. Похоже, он ни в чём не раскаивался, не чувствовал за собой вины. И мне стало обидно за маму. Интересно, догадается ли она? Вообще, способны ли женщины об этом догадываться?
Дождавшись, когда в доме угомонятся, я украдкой потащился к Елене Сергеевне. Даже если не пустит, не терпелось узнать, действительно ли у них всё кончено. Не знаю, который был час, я не посмотрел на будильник, и не всё ли было равно.
Подойдя к двери, осторожно позвонил. Не в окна же стучать! Через минуту позвонил ещё, уже требовательнее. Слева от меня вдруг распахнулось окно, и я услышал заспанный голос:
– Ты, что ли?
Я подскочил к окну, взялся за косяк рамы, встал на каменный выступ фундамента и, поднявшись, оказался прямо против её лица. Она была в одной ночной сорочке, волосы на роспуск.
Я спросил, можно ли войти, и, не дожидаясь ответа, забрался в дом. Тут же прикрыл за собой окно.
– Чтобы не подслушивали.
Она сладко зевнула, потянулась, сложив за головой руки. И я готов был уже обнять её, но она предупредительно отшатнулась.
– Не смей! Слушаю. Чего притащился? Мы же договорились!
– Да вы ложитесь, чего стоять-то? А я сюда, на стул сяду. Видите, на каком большом расстоянии от дивана? Ложитесь.
Она послушно легла, накинула на себя и натянула до подбородка простыню.
– Я всё слышал… – признался я. – Не специально, так получилось. Я плавал. Слышу, у вас кто-то в дверь легонько так – стук-стук… Мало ли чего… Пошёл посмотреть. И подслушал. Немного… Так у вас правда – всё?
– Правда.
Как же мне захотелось её за это расцеловать! Но я же дал обещание и держал слово мужчины.
– Всё? – спросила она.
– Нет. Скажите… вы любили его?
– Это тебе зачем?
– Значит, любили. А он вас?
– Тебе что, делать больше нечего?
– Значит, тоже любил.
– Идиот!
– Вот вы сказали, «идиот» – обидно должно быть, верно? – а я даже ни капельки не обиделся. Мне от вас ничего не обидно. Разве это не любовь? Почему вы молчите?
– Да потому, что с тобой бесполезно разговаривать. Ругаешь тебя, ты счастлив, ласкаешь, ты опять счастлив.
– А вы хотите, чтобы я был несчастлив?
– Ничего я не хочу. Шёл бы ты, а?
– Разве я мешаю вам спать? Спите на здоровье.
– Как же, уснёшь тут!
– Знаете, когда я бываю несчастлив? Когда вас нет рядом. Вы вот гоните меня, а знаете, о чём я всё время мечтаю? Прийти к вам, сесть на полу, как тогда, у дивана и смотреть, как вы спите. Всю ночь! Утром сварю и подам кофе в постель. Думаете, мне «этого» надо? Мне, может быть, «этого-то» как раз меньше всего надо. Вспомните, сколько мы с вами знакомы! Вы же про меня знаете всё! И я про вас… если и не всё, то очень много… И почему я не родился в Сусумане? Я бы с детства, со школы любил только вас! Вы смеетесь?
– Да нет, слушаю… твой бред.
– Это не бред, это я пытаюсь рассказать о том, что испытываю к вам… Может, и плохо объясняю… Но если б вы только могли представить, что чувствую я, глядя на вас! Не знаю, может, это и неприятно, когда тебя так любят, меня, во всяком случае, ещё никто так не любил и таких слов никто ни разу не говорил… Не знаю, может, это и неприятно… Но я не могу не говорить… Я каждую чёрточку вашего лица люблю, так мне всё в вас мило, даже когда вы ругаетесь!
– Ты ещё не знаешь, как я могу ругаться.
– Надеюсь, и не узнаю. Не дам к тому повода.
– Прямо какое-то кино! Ничего смешнее в жизни не видела!
– Смейтесь, смейтесь… А я всё равно скажу. Сегодня подумал… Когда в трамвае к Лапаевым с утра ехал. Конечно, нам, может быть, и стыдно было бы явиться перед всеми в виде жениха и невесты…
– Во-от! Наконец-то!
– Но в конце концов мы можем уехать! Я работать пойду…
– Учиться бросишь?
– Зачем? На вечернее отделение могу перевестись, если вам так надо.
– А тебе уже нет?
– Мне всё равно. Лишь бы вы были рядом.
– Значит, спать ты мне сегодня не дашь.
– Почему? Спите… Я могу и молча сидеть. Буду сидеть и глядеть на вас, а вы спите.
– Никит, прошу тебя – иди домой? Вдруг тебя хватятся, что подумают? Нехорошо. Иди… И ни о чём не думай… Помнишь, говорила тебе? Сама люблю тебя. Да, видно, не судьба.
– Ну почему, почему? – возмутился я.
– Э-эх ты-ы – почему-у! Неужели ты так ничего и не понял?
– Что? Что я должен понять?
Она села на диване, нервно поправила волосы.
– Да это же ты меня к нему и толкнул!
– Я?!
Но я уже и сам понял, что это так, что причиной всему были мои откровенные разговоры. И спросил тихо, едва переводя дыхание:
– А если бы не появилась Mania, вы бы…
– Да! Да!.. – почти выкрикнула она. – А теперь уйди!
– Хорошая вы моя!
Она зажала уши руками.
– Всё! Ни слова больше! Уходи! Сию же минуту!
– Через окно?
– Через окно!
Я встал и хотел уже пойти к окну, но не выдержал, повернулся и бросился к ней. Это было какое-то безумие. Мы точно прощались навек. Обнимались, целовались, чуть не плакали… Не буду описывать бессмысленные наши слова, которыми сопровождалось это безумие. Но до последней близости дело всё-таки не дошло. Да и не стремился я к этому. Но больше всего, конечно, боялась этого она.
Не знаю, сколько длилось наше безумие, оба мы были пьянее вина. И отстранились друг от друга с трудом.
– Не приходи больше, – шептала она, крепко держа меня за руки и не допуская до себя. – Не придёшь больше, нет?
– Приду.
– Знаю. Только дай слово. Теперь, прямо сейчас дай слово: что больше никогда, – я недовольно дёрнулся, – ну-у… до тех пор, пока будет можно, потом, когда-нибудь в будущем… ты больше не прикоснёшься ко мне… жили же мы прежде без этого.
– Хорошо! Только и вы дайте слово, что дождётесь меня… когда, по-вашему, будет можно…
– Я не могу тебе этого обещать.
– Почему?
– Потому что я скоро буду старая… Вот и представь, как горько будет мне, когда ты наконец это поймёшь – а ты поймёшь, не спорь! – и с чем я тогда останусь?
– Уверяю, никогда этого не случится! Кля…
– Не клянись, не надо! Давай так… Пока ты учишься – ладно?
– Честно?
– Могу даже перекреститься, хочешь? Думаешь, не умею?
– Раз в церкви были, значит, умеете.
– И ещё… Не будем друг на друга держать обид. Что бы ни случилось. Хороню?
– А что может случиться?
– Всё может случиться.
Она горестно улыбнулась. Я спросил:
– О чём вы?
– Я с тобой как будто в юность вернулась! Будто мне не двадцать восемь и не вдова я, а твоя одноклассница!
Я заплакал, опустился перед ней на колени, стал целовать её руки.
– Спасибо вам за всё!
– И тебе спасибо, хороший мой мальчик! Ну, а теперь всё, иди… И помни наше обещание!
Я вылез через окно, она сразу затворила створки и заперла их. Я послал ей воздушный поцелуй, но она задернула тюль.
– Ну, наконец-то!
Я думал, сердце разорвётся. Уж кого я никак не ожидал, так это отца! Очевидно, всё это время он стоял под окнами, а может, и заглядывал в них, а когда я полез назад, отошёл к углу дома.
Отец смотрел на меня, я себе под ноги. Дар речи ко мне не возвращался.
– Пошли, – сказал он и первым вышел в калитку.
Выходя за ним следом, я обернулся. Елена Сергеевна, очевидно, наблюдавшая за нами из окна, опять тотчас задвинула занавеску.
– Прямо как у Тургенева… – сказал отец.
Я молчал.
– Может, всё же поговорим?
– Что ты от меня хочешь услышать? – выцедил я.
– Что у вас с ней?
– Не то, о чём ты думаешь!
Он недоверчиво покосился на меня.
– Честно?