Разума слово — правильно написанное с заглавной буквы — означало сознательную сущность, способную идти в Сублимацию, не испарится при этом и даже — может быть, иногда, очень редко, на самом деле так редко, что это было бы довольно близко к статистическому определению большинства людей «никогда» — быть в состоянии вернуться, в некотором смысле все еще жизнеспособной и опознаваемой, прежней личностью, которая совершила переход от реального к сублимированному.
Если причины стремления Зоолога к Сублимации — кроме очевидного желания испытать на себе невыразимое волшебство неведомой ипостаси бытия — были непрозрачны, то причины его возвращения в реальность были просто непостижимы. У самого Разума отсутствовало объяснение, и он немало озадачил сущности флота Контакта (те, что уцелели — здесь сказалось сильное истощение первых лет Идиранской войны), спросив, не приютит ли кто-нибудь из них его сознание, сохранив оное в качестве наследия для потомков или, по крайней мере, до тех пор, пока ему не надоест и он не изменит свой разум снова, или еще для чего-то, чего он пока сформулировать не мог или не хотел.
Между тем, лучшие и самые опытные Разумы Контакта пытались допросить вернувшийся Разум обо всём так или иначе касавшемся Сублимации. Первоначально их привело в восторг то, что один из них был Там и совершил обратный путь (многие Разумы обещали сделать это на протяжении тысячелетий, но ни один так и не сделал; Зоолог не брал на себя никаких обязательств, но вернулся). Однако затея обернулась фарсом.
Воспоминания корабля были абстрактными, более чем смутными и эффективно бесполезными. Сам Разум пребывал в необычном состоянии, самореструктурировавшись (предположительно) так, что в рассуждениях его уже невозможно было узреть логику. То, что поддавалось опознанию, выражалось в самом причудливом и запутанном клубке излишне сложной и самореференциальной аналитической/медитативной и сагационной/рационативной процессной архитектуры, на которую все заинтересованные лица когда-либо имели несчастье смотреть. Тем не менее, он вернулся, и, по-видимому, не желал оставаться в своем собственном теле или даже субстрате, выискивая возможность к содружеству.
Особые Обстоятельства — бескомпромиссное крыло Контакта и та его часть, которая была настолько близка к военной разведке и шпионажу, что Культура всегда неохотно признавала факт её существования — были более чем счастливы получить физическую форму старого корабля, отчаянно желая узнать, как время в Сублимации изменило его, или какой свет способно было пролить его обратное воссоздание из сублимированного — если оно работало именно так — на природу самой Сублимации. Увы, тщетно.
Их ставил в тупик даже, казалось бы, такой очевидный, не подлежащий сомнению факт, что ничто не могло перейти в Сублимацию в развоплощенном виде. Переход мог быть совершён только через субстрат: тела, вычислительные матрицы, корабли и их эквиваленты, с закодированными в них личностями и их воспоминаниями.
Как бы ни было, а освободившись, наконец, от всего этого нежелательного и беспокоящего его внимания, Разум, обитавший в Зоологе, поселился внутри субстрата Каконима, предавшись мимолетным увлечениям и тихому созерцанию.
Спокойному и крайне медленному созерцанию — Зоолог настоял на распределении вычислительных ресурсов в субстрате Каконима таким образом, что его полное сознание могло быть выражено отныне только посредством привлечения большого количества вычислительных мощностей в очень интенсивном цикле. Ему было предложено столько энергии, сколько ему могло понадобиться — достаточно, чтобы позволить полнокровно взаимодействовать со своим носителем в Разуме в реальном времени, — но он отказался. Таким образом, для того, чтобы Каконим мог разговаривать с Зоологом или взаимодействовать с ним каким-либо иным значимым образом, он должен был замедлить себя до такой скорости, при которой неаугментированный человек мог бы спокойно составить им компанию. В этом, по-видимому, заключалась некая философская аутентичность Зоолога, и это же вызывало неодолимую зевоту у Каконима.
Вернувшись в реальность, основное сознание Каконима наблюдало за тем, как небо и звезды вокруг него проносились мимо, когда он мчался от Падения Давления к пространству Гзилт, одновременно выявляя потенциальные закономерности и релевантности в окружавшем его космосе. Он выполнил многомерный поиск в каждой из баз данных, известных разумной жизни, совершив также поиск любой дополнительной информации, которая могла иметь отношение к рассматриваемому вопросу. В то же время он производил моделирование за моделированием, пытаясь выстроить стабильную матрицу предсказания того, чем все в итоге могло обернуться.
В этом контексте Разум успешно мыслил на скорости, близкой к максимальной, и чуть ниже предельной, будучи удовлетворительно вовлеченным в проблему, которая при всей своей каверзности обладала несравненным достоинством — она была реальной и значимой, а не гипотетической, хотя многое и сводилось в ней к беседе, длившейся субъективные дни и месяцы, проходившие порой между вопросом и ответом.
Каконим иногда воплощал свою базовую архитектуру как гигантский замок размером с огромный город, размером с целый мир замков, собранных вместе и нагроможденных один на другой, заключённых один в другом, пока в итоге не получалась какая-то фрактальная крепость, выглядевшая издалека уместно и каменно-замково, со стенами, башнями, зубчатыми выступами и так далее, по мере приближения превращавшимися в нечто гораздо большее, так как становилось ясно, что каждая — например — башня состоит из конгломерата гораздо меньших башен, вложенных друг в друга и сложенных друг на друга.
То, что осталось от души Зоолога, поселилось в одной из этих крошечных башен, взгромождённой на вершину колоссальной метабашни, образующей то, что издалека выглядело как толстый шпиль.
В некоторых состояниях ума Каконим находил время, чтобы пройти через свой собственный субстратный образ, объединяя свое ощущение себя в человекоподобный аватоид и прогуливаясь по этому виртуализированному ландшафту замка от чрезвычайно сложных главных ворот до тех пор, пока пандусы, переходы, залы и лестницы не приводили его к месту назначения. В других случаях он летал туда в виде гигантской птицы, медленно порхая над крышами, парапетами и бойницами, бастионами, дворами и крепостями, пока не находил искомое место.
На этот раз он вообразил себя грозовой ячейкой темного, исчерченного молниями облака, тяжеловесно кружащегося над огромным замком, как некая зловещая галактика медленно вращающегося тумана; затем из опускающейся воронки разверстой пасти смерча внезапно низринулся, сложив хищные крылья, со скоростью пушечного ядра к башне-шпилю, вновь расправляя крылья, остановив стремительный рывок за мгновение до того, как коснулся камня парапета башни.
Корабль обрёк себя человеческим аватоидом, едва оказавшись на каменных плитах механически обработанных зубчатых стен. Он поднял руку, чтобы постучать в толстую деревянную дверь, но та открылась сама.
Внутри, где виртуальная среда была смодулирована Зоологом, принадлежа ему, башня перетекала в солидное, умеренно крупное одноэтажное круглое пространство, напоминавшее нечто среднее между кабинетом таксидермиста, специализирующегося на весьма экзотических