эхом разносился по кораблю, когда раздался короткий высокий пронзительный вой, перешедший в плотный хлопок, как будто разгневанный бог совершил хороший разбег и пнул судно так сильно, как только он, она или оно могли.
Коссонт потеряла сознание.
* * *
На плоту клубился туман, будто сотканный из проплывающих мимо снов.
Она никогда не видела такого бездонного неба: ворохи бледно розовых и желтых, красных и голубых облаков дыбились в затерянных глубинах зеленой, оттенённой до фиолетового атмосфере, образуя большие туманные наклонные пролеты и впадины, тени и огромные столбы преломлённого света, разбросанные по своду, словно балансирующие между массами воздуха и застывшими вихрями в тяжелых, пыхтящих, медленно перетекающих волнах, основаниями коренившихся в безбрежном море: единый великий океан повсюду, опоясывающий планету, проникающий в небо, срастающийся с ним сокрушительными штормами и вечно беспокойными грозами. Океан может быть разных цветов, но для нее — в мире, который был сплошь океаном без берегов, — он предстал в нефритовом цвете.
Птицы и воздушные рыбы, поодиночке и сбитые в крупные, гигантские стаи, затмевавшие солнце, заполоняли пространство между океаном и облаками, лениво волоча сплошное длинное крыло по кратким плавным изгибам между волнами, периодически пропадая среди длинных катящихся желобов, или сплетаясь в столбчатые узоры, подобные серым фрактальным теням на фоне парящей архитектуры облаков.
Выше — иногда проглядывая между облаками — величаво и безмятежно плыли очертания двухъярусных дирижаблей и торпед; торпеды шли, лавируя, пересекая воздушные потоки.
— Вы еще молоды. Страдаете от… иллюзии, что что-то действительно имеет значение.
— А вы настолько отчаялись, что решили стать рыбой?
Иссерем-КьиРиа рассмеялся.
— Возможно. — Казалось, он задумался об этом. — …Определённо.
— Если вам на всё наплевать, почему вы вообще со мной разговариваете? — спросила она его.
Он погрузил голову под поверхность воды в длинном резервуаре, затем вынырнул, вытирая лицо. Посмотрел на нее, моргая. — Какая ты… смелая, — сказал он ей. — Предоставляешь мне шанс навсегда прогнать тебя.
— Не стоит, — сказала она. — Мне нравится разговаривать с вами. И, надеюсь, я не слишком вас обременяю.
Он снова рассмеялся.
— Теперь ты апеллируешь к… моему желанию не казаться слабым перед лицом молодости.
— А вы когда-нибудь приходило в голову, что вы чрезмерно анализируете тривиальные вещи?
— Постоянно.
Он отдыхал в длинной неглубокой цистерне, открытой с одного конца морю, на плоту, который был соединен с основной платформой. Она лежала почти голая на шезлонге со стаканом воды в руке.
Здесь пролегала основная часть гигантского плота Апраниприла, поднимаясь и опускаясь секциями на идущих одна за другой океанских мегаволнах, среди медленно затухающих остаточных следов шторма — белые зыбкие крыши, похожие на паруса, едва брезжили в потоках солнечного ветра, — образующих время от времени странное кружащееся движение на поверхности воды.
— Что ж, — сказала она, — о нем, по крайней мере, не забыли.
— Думаешь, это действительно важно?
Она покачала головой:
— Лучше запечатлеть себя так, чем вообще никак.
— Не знаю… Нет ничего забвенного — по большому счёту. Так или иначе, но со временем всё проявляется где-то…
— Вы считаете, Вилабье хотел, чтобы его помнили?
— Я думаю, не имеет значения, заботился он об этом или нет.
— Для него это имело значение, — возразила она и добавила: — Возможно, — напомнив себе, что согласно условности, которую они здесь соблюдали, он на самом деле знал этого человека, а она — нет. Хотя не то, что бы она действительно верила ему.
— Он был бы… потрясен, если бы узнал, что его помнят только за Водородную сонату, — сказал Иссерем — КьиРиа, задумчиво глядя на океан за днищем резервуара. — Он ненавидел её.
— Ненавидел?
Иссерем — КьиРиа пожал плечами, поднимаясь и опускаясь в резервуаре.
— Он написал её в шутку, — сказал он ей, снова вытирая лицо. Сознание старика отдалялось сейчас от левиафида — гигантского морского существа, в котором он обитал всего несколько дней назад. Он был там, был тем существом, жил как это существо — плавал, спаривался и сражался с себе подобными — многие десятилетия. По его словам, он пять раз обогнул эту огромную планету. Он все еще привыкал к тому, чтобы снова стать двуногим гуманоидом, и — на данный момент — нашел наиболее удобным и утешительным лежать, плавая, в морской воде.
— Сначала, — добавил он, взглянув на девушку. — Сначала он просто ненавидел её. Потом его отношение стало… серьезнее, но всякий раз с его стороны это была критика, мрачная ирония, затянувшаяся шутка, но никогда не плод любви. Скорее ненависти. Презрения… по крайней мере.
Слова все еще сбивчиво выходили из него. Его разум изо всех сил пытался снова приспособиться к речи после десятилетий протяжного пения и передачи мыслей и чувств с помощью уникальных, хотя и сложных звуковых образов. Время от времени он запрокидывал голову и открывал рот насколько мог широко, как бы зевая. Безмолвно. Эти эффекты должны были продлиться несколько дней, сказали ему медики; глубокие, примитивные уровни его существа были взбудоражены тем, что интерпретировали как своего рода слепоту, периодически возвещая о себе подобными атавистическими всплесками.
Как он сам определил это — чем-то вроде эха.
— …реакция, которую разделяло большинство слушателей, — продолжал КьиРиа. — Я был на его первом… представлении, — он закрыл глаза, вспоминая. — Это было ужасно.
Коссонт нахмурилась.
— Я думала, его первое выступление было триумфальным.
— Аудитория… академиков, — КьиРиа, казалось, не воспринял её слов. — И каждому из них были вручены… копии… партитуры.
— Насколько мне известно, результат был впечатляющим.
— Не отрицаю. Однако я был на первом… публичном выступлении.
— О…
— Реакция оказалась… смешанной. Некоторые люди ненавидели это…
Коссонт снисходительно улыбнулась.
Иссерем-КьиРиа мог быть любого возраста, подумалось ей, если судить по его коже. Она была очень гладкой, но в то же время какой-то …замшелой. Выражение лица было самым непроницаемым из всех, с какими она когда-либо сталкивалась, хотя, конечно, они принадлежали к разным видам: она не ожидала, что сможет прочитать выражение лица инопланетянина, даже если тот был частью обширного метавида гуманоидов. Генетически он относился к млекопитающим — у него даже имелись рудиментарные соски на груди, выглядевшие как пара болезненных укусов насекомых. Очевидно, это было то самое тело, в котором он обитал до того, как перенёс себя в левиафида. Все это время оно хранилось на плоту Апраниприла. Теперь он вернулся.
По его словам, он провел всю свою жизнь, базируясь в этом единственном гуманоидном теле, скитаясь по Культуре и за ее пределами, преимущественно среди остатков породивших ее цивилизаций — включая цивилизацию гзилтов, хотя они так и не сподобились присоединиться. Он наблюдал за стагнацией гзилтов, в то время как Культура превращалась из капризного, ветхого