корпусом. Ужасно рад, что мы на одной стороне. Мы близки к тому, чтобы перегрузить наши проектные максимальные возможности, не так ли?
∞
— Это было бы показательно. В любом случае, я должен вернуться в страну медлительных лишайников.
∞
— Должно быть весело.
∞
— Едва ли.
∞
Конец связи.
— …Я понимаю, что Сублимация, похоже, будет вовлечена, — сказал в конце концов Зоолог, прилагая усилия, чтобы казаться терпеливым.
— Очевидно. Я лишь прошу тебя подумать об этом, и если ты можешь что-то сделать, оказать какую-либо помощь, пожалуйста, дай мне знать.
Зоолог выглядел страдающим, покачивая головой.
— Всё это не имеет никакого значения. — сказал он почти обречённо.
— Не для тебя, возможно. Просто порадуй меня.
— Но с какой целью?
— Это будет иметь значение для меня, для нас. Сумма справедливости в нашем существовании — каким бы ничтожным и жалким оно ни было по сравнению с Сублимацией — может быть увеличена, а некоторые страдания предотвращены.
Еще одно пожатие плечами.
— Это все равно не будет иметь значения… не будет иметь значения.
— Притворись, что имеет, — предложил Каконим. — В качестве услуги для меня, в обмен на мое терпение в отношении любых привязываний к веревкам и махинаций со связыванием простыней в веревку с последующим побегом к тому, к чему ты прикасаешься через потрепанные края вспененной нити нано-реальности, протянутой к божественно нижним пределам блаженно Свернутого.
— По-прежнему никакой разницы, никакого значения.
Каконим осмотрел логово/лабораторию.
— Имеет ли значение то, что ты здесь делаешь? — спросил он.
— Не совсем так, — признал Зоолог. — Это позволяет убивать время, держит меня вовлеченным. — Он посмотрел на стойку с разноцветными пробирками. — Сейчас и в течение следующих нескольких столетий я, вероятно, буду экспериментировать с различными виртуальными химическими процессами, обычно включающими многие сотни или даже тысячи элементов и часто разветвляющимися на некоторые особые, требующие новых разновидностей фундаментальных частиц. — Оно улыбнулось. — Есть и нечто большее: я играю во многие игры в разных виртуальностях, все — увлекательные и непредсказуемые, и я все еще исследую Математическое Ирреальное, в отличие от Предельного Ирреально Сублимированного.
— С какой целью?
— Нет конечной цели, кроме самого процесса: я провожу время, чтобы скоротать время, и остаюсь вовлеченным, чтобы оставаться вовлеченным.
— Да, но почему?
— Почему нет?
— Ага. Так что это все же стоит делать?
— В какой-то мере.
— Вот и я — мы все — делаем то же самое в Реальном. Как можно видеть, с гораздо более значительным эффектом.
— Я знаю. Я понимаю.
Так ли это? Каконим задумался. Понимало ли это абстрактное существо приведённую им параллель? Насколько далеко оно от реальности — от Реального — будучи теоретически внутри его?
Из того немногого, что Какониму удалось почерпнуть у своего собрата по Разуму — в основном из слухов, которые тот неоднозначно подтвердил — существование в Сублимации означало вечное расширение в восприятии и понимании в пространстве, которое никогда не могло быть до конца заполнено. Независимо от того, как любое Перешедшее — перенесенная цивилизация или процветающее индивидуальное существо — расширяло свои масштабы, охват и выражение, всегда имелось ещё больше места, и больше места в образуемом новом наборе измерений, неустанно предоставляющего сонм неисчерпаемых возможностей.
Реальность — с ее огромными объемами пустоты между планетами, звездами, системами и галактиками — в основном состояла из вакуума; усредненное “почти ничто”, не способное к истинной сложности из-за неизбежного обеднения структуры и явного преобладания небытия над субстанцией. Возвышенное было совершенно другим: наполненным существованием, постоянно имманентизирующим контекст, бесконечно разворачивающимся бытийным пространством.
Как и многие Разумы Культуры, Каконим пытался имитировать опыт пребывания в Сублимации: существовали различные легкодоступные и настраиваемые пакеты, которые Разумы передавали от одного к другому, полученные в результате многовекового изучения, анализа, размышлений, воображения и просчётов. Утверждалось, что они дают представление о том, на что должно быть похоже существование в Сублимации, хотя, конечно, никто не мог этого доказать.
И не один из этих пакетов не выглядел удовлетворительным, хотя у каждого имелись свои адепты, а у некоторых даже те, кто, в сущности — и это шокировало Умы Культуры — являлся наркоманами.
Каконим попробовал несколько и обнаружил, что все они недостаточны: разочаровывающие, неадекватные, даже странно унизительные.
— Ну, — сказал он, — ты, по крайней мере, пообещаешь, что подумаешь, как найти способ помочь?
Зоолог улыбнулся.
— Это я могу сделать. Я обещаю.
Аватоид Каконима посмотрел вниз, снял крошечное насекомое со скамейки и зажал его между двумя пальцами. Он держал его, шевелящего антеннами, направив в сторону перевернутого аватоида.
— Ты всегда говоришь, что ничто не имеет значения. Будет ли иметь значение, если я уничтожу это сейчас?
Зоолог пожал плечами.
— Это просто пакет кода.
— Он живой, в каком-то смысле. Он имеет набор запрограммированных реакций, ответов и вовлечений. Крошечная часть богатства этой среды была бы исчерпана, если бы я свел ее к виртуальным компонентам.
— Все это и все, что ты под этим подразумеваешь, известно. Продумано, учтено, включено. И много более этого.
Аватоид Каконима вздохнул. Он положил насекомое обратно на скамейку, на угол, к которому оно, казалось, направлялось.
— В любом случае спасибо, что согласился подумать.
— Меньшее, что я могу сделать.
Каконим встал, затем остановился.
— Я сказал, что доверяю тебе, — сказал он перевернутому аватоиду, висевшему в нескольких метрах от него. — И прямо сейчас я верю, что ты сделаешь, как говоришь, и подумаешь об этом, потому что ты обещал. — Он помедлил. — Я веду себя глупо? Вне принудительной правовой базы — чего здесь явно нет — доверие действует только там, где у существ есть понятие чести и, как правило, репутация — положение — которое они хотят защищать. Такие соображения затрагивают тебя? Они всё ещё имеют для тебя значение?
Зоолог выглядел обеспокоенным. В конце концов, он сказал: — Когда вы возвращаетесь из Сублимации, вы как будто оставляете там все свои чувства, кроме одного, как будто все остальные у вас удалены, вырваны — а вы привыкли иметь их сотни. Он помедлил. — Представь, что ты, — сказал он, кивнув на Каконима, — являешься человеком — даже так: простым человеком, без дополнений и изменений — медлительным, ограниченным, хрупким, с горсткой очень ограниченных чувств. Затем представь, что у тебя есть все чувства, но — скажем — осязание убрано, а также большая часть воспоминаний, включая все те, что связаны с языком, за исключением простых вещей, о которых говорят дети. Затем ты сослан, слепой и глухой, лишенный обоняния, вкуса, холода и тепла, в умеренный водный мир, населенный только рыбами, губками и морскими тварями, чтобы плавать и прокладывать свой путь среди них, в