Читать интересную книгу Секретная предыстория 1937 года. Сталин против красных олигархов - Сергей Цыркун

Чуть позже, в ноябре того же года через закавказскую границу сбежал, вплавь перебравшись через пограничную реку, бывший партийный оппозиционер Г. Мясников. Для организации его поимки или убийства за рубежом Трилиссер направил в Закавказье того же Агабекова, на тот момент уже шефа восточного сектора ИНО ОГПУ. Однако на сей раз, похоже, наоборот, Ягода настоял на отмене этого приказа, остановив операцию.[325] До Максимова и Мясникова руки дошли чуть позже: один при невыясненных обстоятельствах упал с Эйфелевой башни в Париже, второму впоследствии разрешили вернуться в СССР, а по прибытии арестовали и расстреляли. А тем временем Трилиссер добился, чтобы для укрепления пограничных рубежей руководство ГУПО (Главным управлением погранохраны) и войсками ОГПУ передали его выдвиженцу и многолетнему помощнику С. Г. Вележеву. С каждым новым успехом Трилиссера падали акции Ягоды. Последнему надо было что-то срочно предпринимать, чтобы вернуть себе прежние позиции.

Враг номер 1

А Сталин уже кое-что предпринял. В январе 1928 г., в те дни, когда в Москве разыгрывалась истерика с побегом Бажанова, Сталин инициативно, взамен приболевшего Орджоникидзе, выехал на Алтай, а оттуда в Омск. Здесь он впервые за много лет и в последний раз в своей жизни встретился лицом к лицу с трудящимися, как презрительно называли в Кремле рабочих и крестьян. Он выступил перед ними с грубой речью, наполненной угрозами и требованиями за бесценок сдавать хлеб. Один из крестьян ответил: «А ты, кацо, спляши нам лезгинку — может, мы тебе хлебца-то и дадим».

Сталин добился нужного эффекта: по деревням пошли разговоры, что скоро все будут отнимать с помощью штыка и нагана, как при продразверстке. Из Омска он направился в Новосибирск, где, выступая перед Сибирским крайкомом ВКП (б), заявил: «Вам должно быть известно, что в хлебном балансе нашей страны мы имеем в этом году нехватку, дефицит, более чем в 100 миллионов пудов зерна… Вы, конечно, знаете, к чему может привести дефицит, если он не будет ликвидирован. Он приведет к тому, что наши города и промышленные центры, а также наша Красная Армия будут поставлены в тяжелое положение, они будут плохо снабжаться, им будет угрожать голод. Понятно, что мы не можем допустить этого… нужно покрыть все районы нашей страны, без исключения, колхозами (и совхозами), способными заменить как сдатчика хлеба государству не только кулаков, но и индивидуальных крестьян».[326]

Демарш Сталина своею неожиданностью вызвал в Политбюро возмущение и растерянность. Страшно было не то, что Сталин начал обострять обстановку, не согласовав свою позицию с Бухариным и Рыковым, и даже не то, что он взял на вооружение лозунги разгромленной левой оппозиции (в конце концов, этим он всего лишь повторил маневр Зиновьева в 1925 г.), а то, что он начал раскачивать ситуацию в обстановке полной международной изоляции СССР, не дожидаясь окончания «военной тревоги» 1927 г., что грозило в перспективе иностранным вмешательством и падением коммунистического режима. Со своей обычной хитростью Сталин подкупил руководителя Сибирского крайкома Сергея Сырцова, пообещав ему от имени Политбюро перевод с повышением в Москву. И Сырцов поверил. В годы Гражданской войны он (как член Донского бюро ЦК, а затем начальник отдела гражданского управления при Реввоенсовете Южного фронта) являлся главным пропагандистом так называемого расказачивания, предлагая уничтожать терских, кубанских и донских казаков, а опустевшие станицы заселить ссыльными из Центральной России. Теперь, возомнив себя будущим членом Политбюро, он послушно выполнил инструкции Сталина в деле организации антикрестьянской кампании в Сибири: «В течение нескольких недель основные зерновые районы были охвачены волной административных «эксцессов», в числе которых были посылка вооруженных отрядов на реквизиции, произвольный и незаконный захват зерна и аресты, грубый разгон местных органов власти, закрытие рынков и даже отдельные попытки загнать крестьян в коммуны. Для сельского населения эта кампания напомнила времена «военного коммунизма», особенно после того, как в деревню менее чем за три месяца прибыли тридцать тысяч городских уполномоченных. Сельские районы страны были охвачены паникой, пошли слухи об отмене нэпа».[327] Заговорили о новом, «урало-сибирском методе хлебозаготовок». Тревожная ситуация в начале 1928 г. сложилась и в Красной Армии: в эти месяцы красноармейцы, набранные по большей части из сельской молодежи, получали множество писем от односельчан с описаниями происходящего.[328]

Бухарин, располагая в Политбюро пятью голосами (у Сталина было только два — свой и Молотова), большинством в ЦК и ЦКК, контролируя партийную печать и ОГПУ, не мог в то же время сместить Сталина с поста Генерального секретаря, ведь всего месяц назад партийный съезд постановил оставить его на этой должности; теперь, слишком поздно, Бухарин увидел разгадку сталинского маневра с заявлением об отставке. «Любимец партии», наконец, понял, что «кровавый осетин, не ведающий, что такое совесть» (по характеристике Зиновьева, намекавшего на осетинское происхождение предков Сталина), пошел на раскол и умышленно обостряет обстановку. Сталина решено было поставить на место. Уже в феврале Сталин получил серьезный отпор от Угланова при попытке вмешательства в дела московского парткомитета, сталинисты потерпели поражение в борьбе с бухаринским Партбюро в Институте Красной профессуры, а сам Бухарин как глава Коминтерна подверг разносу сталинистов в Исполкоме этой организации.[329]

Трудно теперь стало общаться Сталину с руководством ОГПУ, тут его единственным козырем являлось соперничество между Ягодой и Трилиссером. Не имея устойчивого большинства в Политбюро и Совнаркоме, Сталин не мог производить никаких перемещений в руководстве ОГПУ, однако именно в те дни, ранней весною 1928 г., он наметил своего кандидата, которому со временем поручит возглавить СОУ ГПУ вместо Ягоды.

Речь идет о Ефиме Георгиевиче Евдокимове. Сибиряк, в юности эсеровский боевик, он участвовал в революционных событиях 1905–1907 гг. и в результате перестрелки с правительственными войсками остался на всю жизнь хромым. В 1911 г. он перешел к анархистам, до Февральской революции уклонялся от призыва на военную службу, но затем все же был призван, дезертировал и очутился в Москве. После погрома московских анархистских организаций, устроенного большевиками в апреле 1918 г., Евдокимов вновь сменил партийную принадлежность. Теперь он большевик. В следующем году, будучи начальником Особотдела МЧК, он решил расправиться с бывшими товарищами по партии, окружил их на даче в подмосковном поселке Красково и предложил сдаться; анархисты после двухчасовой перестрелки предпочли покончить с собой.[330]

После этого в кругах большевиков Евдокимов считался «проверенным» и ему поручили самое ответственное направление — помощником начальника вновь созданного Управления Чрезвычайных комиссий и Особых отделов Южного и Юго-Западного фронтов, которое возглавил Василий Манцев (перед этим зампред Московской ЧК). Пройдет время, и столь же энергично Евдокимов станет уничтожать своих товарищей по коммунистической партии, но в то время они не думали так далеко вперед.

На Украину Евдокимов прибыл со своими кадрами, подобранными в Москве. Начальником Активной части в управлении он поставил другого анархиста, кулакастого Михаила Фриновского из бывших семинаристов, который в Московской ЧК прославился тем, что, допрашивая одного офицера, получил от него, в ответ на площадную брань и оскорбления, мощный удар сапогом в лицо, потеряв передние верхние зубы. Придя в себя, он тут же расстрелял офицера, «ему выдали в хозчасти под расписку конфискованные у антисоветского элемента золотые украшения»; Фриновский сделал из них золотые зубы и щеголял ими до конца своей бурной жизни, словно боевым ранением.[331]

Отправка бывших анархистов Евдокимова и Фриновского на Украину не случайна. Контроль над Украиной являлся для большевиков одним из важнейших залогов для победы в Гражданской войне. Ввиду быстротечности этой войны и царившей повсюду разрухи решающими факторами победы явились хлеб для того, чтобы кормить армию, и уголь, служивший топливом для паровозов: с помощью железных дорог осуществлялась перевозка войск и побеждал тот, кто имел достаточно угля, чтобы быстро перебросить войска по железным дорогам. Хлеб и уголь можно было взять на Украине. Признав по условиям Брест-Литовского мирного договора независимость Украины, большевики сумели вбить клин между украинскими националистами и Белым движением, которое имело своим лозунгом восстановление «единой и неделимой» России. Однако ввиду того, что политика коммунистов не пользовалась никакой поддержкой украинского населения, они не могли установить здесь свой контроль без союзников. Таким союзником могли стать анархисты. После разгрома анархистских организаций в Москве большевики на некоторое время прекратили их преследование, переключившись на борьбу с социалистами и социал-демократами. В марте 1919 г. VIII партийный съезд, приняв Программу РКП (б) и провозгласив целью «всемирную пролетарскую, коммунистическую революцию», в той же Программе указал, что такая революция недостижима «без принципиального решительного разрыва и беспощадной борьбы с тем буржуазным извращением социализма, которое одержало победу в верхах официальных социал-демократических и социалистических партий».[332] В тот момент Ленин преисполнился такой ненависти к международному социалистическому и рабочему движению, что когда в Советскую Россию прибыла первая рабочая делегация из Англии, он направил письмо в ЦК: «Предлагаю Цэка такое решение секретное: по сути, вкратце: организовать травлю и затравить, но в формах архивежливых… организовать кампанию в советской печати (краткие, в пять-десять строк, статьи, сплошь разоблачающие гостей как социал-предателей, меньшевиков, участников английского колониального грабежа и пр.); ту же кампанию вести на митингах рабочих в форме приглашения гостей на доклады и задавания им «вопросов». Звать их на сотни фабрик в СПб и Москве. В центре всей кампании… поставить именно разоблачение гостей как меньшевиков».[333]