По отношению же к Украине большевики в еще большей степени ощущали себя оккупантами. В. И. Ленин телеграфировал 29.11.1918 главкому И. Вацетису: «С продвижением наших войск на запад и на Украину создаются областные временные Советские правительства, призванные укрепить Советы на местах. Это обстоятельство… создает благоприятную атмосферу для дальнейшего продвижения наших войск. Без этого обстоятельства наши войска были бы поставлены в оккупированных областях в невозможное положение».[360] Двумя неделями ранее Дзержинский издал приказ, который, в частности, гласил:
«…4) всеобщее стремление должно быть направлено к тому, чтобы все оккупированные территории покрыть сетью чрезвычкомов;
5) эта инструкция относится к Украине, Белоруссии, Литве и пр.».[361]
«Оккупированные территории» ответили ожесточенным сопротивлением. Чтобы сломить его, Евдокимов использовал ту же оперативную комбинацию, которую до этого применил Фрунзе в Крыму: он под честное слово коммуниста приглашал повстанческих атаманов на переговоры, а в заложники на время переговоров присылал к ним латышку Эльзу Грундман, отличавшуюся большою ловкостью. Обманув бдительность охранявших ее, Грундман убегала, а Евдокимов арестовывал явившихся к нему повстанцев. За эти операции Эльза награждена портсигаром, дважды золотыми часами и, наконец, лошадью; Евдокимов получил второй орден Красного Знамени. Здесь он, кажется, впервые применил метод оперативной провокации, который в дальнейшем стал своего рода фирменным почерком этого выдающегося чекиста. Именно он создал так называемую Черноморскую повстанческую группу, которая под видом настоящих украинских повстанцев занималась бандитизмом на Западной Украине. Идею этой операции разработал и подал один из самых известных впоследствии выдвиженцев Евдокимова Н. Г. Николаев-Журид.[362]
По выполнении своей задачи многие Особотделы были расформированы. Только так можно было избавиться от проникшего в Особотделы криминального элемента, привыкшего к массовым казням и, по словам статьи «Почему вы миндальничаете?», написанной председателем Нолинской уездной ЧК в соавторстве с военкомом и другими местными большевиками, «самым утонченным пыткам… от одного описания которых холод ужаса охватил бы контрреволюционеров». Их метод работы сформулирован в той же статье: «Пойман опасный прохвост. Извлечь из него все, что можно, и отправить на тот свет».[363]
Однако вскоре настал момент, когда наиболее разложившиеся уголовники-чекисты стали опасны для самой власти большевиков. Опасность состояла в том, что демонстративная безнаказанность подобных лиц вызывала ярость и активное сопротивление народа. Страшен оказался народный гнев. Когда пришли подробные известия о том, как участники Тамбовского восстания судили сельским сходом и казнили садистку и психопатку чекистку Красную Соньку,[364] среди большевиков вновь распространились панические настроения. Появилась новая практика: сообщать в прессе о предании суду того или иного наиболее прославленного своими зверствами чекиста, негласно переводя его на другую работу.
Примером тому служит некто Иванов, обезумевший на почве алкоголизма руководитель Особотдела 3-й армии. Будучи в Перми, он собственноручно расстрелял, по собственным словам, тысячи людей, которые «приходят его мучить», пока он не напьется до бессознательного состояния. Утром он не мог выйти на работу, «не выпив предварительно бутылки водки». Весною 1921 г. Пермский ревтрибунал осудил его к пяти годам лишения свободы за кражу серебра из конфиската. Однако Иванов, хотя умел только ставить подпись (он был неграмотен), продолжал как ни в чем не бывало работать в прежней должности, пока Особотдел не ликвидировали ввиду преобразования 3-й армии в Первую трудармию. Тогда конфискованное имущество — золото, серебро, драгоценности, одежда и всяческая утварь — «было вынесено в общую комнату и распределено между сотрудниками. После этого была устроена генеральная попойка всех сотрудников, и особый отдел 3-й армии закончил свое существование».[365] Исчезла из ВЧК некая женщина-палач (возможно, «товарищ Люба» из Баку, о которой большевики объявили в газетах, будто расстреляли ее за хищения): «Она регулярно появлялась в Центральной тюремной больнице Москвы (в 1919 г.) с папироской в зубах, с хлыстом в руке и револьвером без кобуры за поясом. В палаты, из которых заключенные брались на расстрел, она всегда являлась сама. Когда больные, пораженные ужасом, медленно собирали свои вещи, прощались с товарищами или принимались плакать каким-то страшным воем, она грубо кричала на них, а иногда, как собак, била хлыстом…».[366]
Подобная практика имела место и на Украине при Евдокимове. В январе 1922 г. в Киеве арестована венгерка Ремовер. Причиною ареста явился самовольный расстрел ею группы свидетелей, явившихся в Киевскую ЧК для дачи показаний. Ее объявили сумасшедшей и отправили на лечение. Та же участь ожидала некую комиссаршу Нестеренко, которая заставляла красноармейцев в своем присутствии насиловать перед казнью женщин и девочек.[367]
Были попытки перевести наиболее одиозных чекистов на заграничную работу. Таков был, например, некий Яковлев, в прошлом черносотенец, перешедший на сторону большевиков в 1919 году. Он расстрелял своего отца за то, что тот в прошлом состоял вместе с ним в «Союзе русского народа», и в порядке поощрения за это переведен с повышением в Одессу, где казнил около пяти тысяч человек. Перейдя на дипломатическую службу, он не утратил связи с прежними коллегами и обеспечивал формирование при советских диппредставительствах за рубежом резидентур ВЧК, Разведуправления и Коминтерна.[368] Одним из направлений работы отставных чекистов под дипломатическим прикрытием являлся сбыт за рубежом поддельных царских денег, которые печатались в Москве и имели хождение, например, на Венской бирже по несколько тысяч за один доллар.[369]
Однако в целом перевод подчиненных Евдокимова на закордонную работу себя не оправдывал: очень уж они для нее были глупы и неотесанны. Попробовали использовать на работе в Польше некоего Петро Дехтяренко, зампредседателя Киевской ЧК. Он отличался большой любовью к женскому полу и часто по ночам приезжал в тюрьму, чтобы насиловать приговоренных к казни женщин. Среди них он встретил некую графиню старше его лет на десять, был ею очарован, освободил из тюрьмы, затем бросил свою жену и женился на графине. Новая жена много занималась с ним, читала ему книги и даже пыталась обучать музыке. Посчитали, что его можно, пожалуй, выдать за дипломата. По прибытии в советское посольство в Варшаве он повесил на двери своего кабинета объявление: «Варшавское губернское отделение Чрезвычайной комиссии». Высшим его успехом как разведчика было приобретение за большие деньги «секретного договора между Польшей и Люксембургом», по условиям которого Люксембург в обмен на город Познань якобы обещал Польше прислать 200-тысячную армию для войны с Советской Россией: некультурный и малограмотный Дехтяренко принял эту чепуху за чистую монету.[370]
Иначе поступили с неким Чернецким, бывшим матросом, помощником уполномоченного Особотдела в Полтавской губернии, к которому был весьма расположен Евдокимов. Чернецкий задушил и бросил в канаву председателя Константиноградского уездного исполкома Щучку, объявил это делом рук местных обывателей и взял двести человек из них в заложники, расстреляв пятьдесят. Чтобы не вызвать восстания, Чернецкого пришлось арестовать и судить в Харькове. В газетах сообщили о его расстреле, а затем под другой фамилией перевели продолжать службу на Дону.[371]
По окончании Гражданской войны Евдокимова перевели в громадный в то время Северокавказский край для борьбы с повстанческим движением среди казачества и горских народов. Боевые действия в том краю не прекращались до Второй мировой войны и прихода немцев. Не имея возможности победить восставшее население, Евдокимов и его люди прибегали к испытанному на Украине приему: приглашали повстанцев для переговоров, гарантировали безопасность и сохранение жизни, а затем расстреливали. Именно так поступили, например, с имамом Наджмуддином Гоцинским, бывшим депутатом Государственной думы, выдающимся дагестанским ученым и поэтом, получившим блистательное образование (он был сын известного на Кавказе арабиста, царского наиба Доногоно Мухаммада). Гоцинский, в отличие от других имамов, очень хорошо относился к русскому населению Дагестана и защищал его от притеснений, выступая лишь против засилья коммунистов. В 1925 г. его уговорили сдаться на условиях амнистии,[372] после чего расстреляли не только его и 16-летнего сына, но и дочерей, а также прочих родственников.[373]