— Вам ли понимать о чести? — ядовитая усмешка пробежала по алым губам царевны.
— Будешь хорохориться? Советую не лезть на рожон, иначе…
Каин не договорил, чувствуя, как им начинает овладевать бешенство. Он выхватил из ножен шашку, сорвал с головы царевны кисейную чалму и круглую шапочку, усеянную мельчайшим жемчугом.
По плечам пленницы рассыпались густые, шелковистые, темно-русые волосы, что сделало лицо царевны еще прекрасней.
Каин захватил волосы в горсть и прикоснулся к ним острым лезвием шашки. Царевна, что было сил рванулась от атамана, но она не сдвинулась и с места от железной руки.
— Решай, девка, иначе красу и честь твою вмиг порушу. И не дерзи! Еще одно твое злое слово — и лишишься головы.
— Лучше убей меня! Убей!
Каин скрипнул зубами, а затем вложил шашку в ножны, вышел из каюты, а затем прошел к кормчему.
— Слышь, Митрич, далече ближняя пристань?
— В двух верстах, атаман. Лысково.
— Что за город?
— Сам по себе городишко невелик, стоит на крутояре. Народишко незначительным промыслом занимается: отливкой почтовых колокольчиков, деланием крестьянских пуговиц, запонок, наперстков и прочей мелочью.
— Кто шишкой в городе?
— Городовой приказчик.
— Причаливай.
Митрич пожал крутыми плечами.
— Прости, атаман. Артель в крепком подпитии, да и брать в Лыскове особо нечего.
— Причаливай! — прикрикнул Каин.
Через полчаса струг стоял у пристани, на которой оказался судовой смотритель в синем мундире.
Каин, отстегнув шашку, сошел по сходням к чиновнику, представился:
— Купец первой гильдии Степан Тимофеев. Спешно покличь, господин смотритель, городового приказчика.
— Это невозможно. Господин Чурилин сверх меры занят. Если у вас, господин Тимофеев, есть какое-то безотлагательное дело, вы должны сами обратиться к Городовому приказчику.
— Дело государственной важности, господин смотритель. На моем суде находится царевна грузинского царя Вахтанга Шестого.
— Как, каким образом? — оторопел чиновник.
— Долго сказывать. Сообщу лишь одно, что нам удалось захватить царевну у лихих людей. Все подробности — приказчику. Поспешите!
— Но…
— Промедление может стоить вашей головы.
Смотритель торопливо начал подниматься по крутой лестнице, выходящей на берег, а Каин вернулся в каюту.
Царевна вновь была в головном уборе, почти полностью скрывавшие ее волосы. Лицо окаменелое, напряженное.
— Ждешь своей участи? Скоро все завершится.
— Было бы еще скорей, если бы окно не было заделано решеткой.
— Ты выпрыгнула бы в Волгу?
— Вы слишком догадливы для разбойника. А теперь запомните: я ни при каких обстоятельствах не стану вашей наложницей. Даже если вы меня возьмете силой, то я найду способ, как умереть. Не верите?
— Почему ж? Охотно верю. И все же хоть единственный раз овладеть царевной — мечта не только дикаря, но и любой мужской особи. Готовься, ваше высочество.
— Ненавижу! Будь вы прокляты!
— Благодарствую за добрые слова, царевна… А теперь послушай меня. Лапотный мужик и царевна — люди несовместимые, тем более, Ванька Каин, а посему сейчас я передам тебя местным властям, и катись на все четыре стороны, — хоть на свой Кавказ, хоть к мерзавцу Бирону. Городовой приказчик выделит тебе необходимое сопровождение.
В каюту вошел Кувай.
— Городовой приказчик прибыл, атаман, со всеми чинами и полицейским караулом.
— Отменно! Посиди чуток, царевна, приведи себя в порядок, а я несколькими словами с чинами перекинусь.
Каин вместе с подвыпившими есаулами вышел на пристань, где его уже поджидал городовой приказчик Чурилин. Он — и наместник, он и воевода — всё в одном лице.
Теперь уже Каин выглядел не купцом, а грозным атаманом: сабля, пистоль за рудо-желтым кушаком.
— Здорово жили, господин Чурилин.
Городовой приказчик пришел в замешательство: кто его приветствует? Смотритель доложил, что на судне прибыл купец первой гильдии. Но тогда почему на торговом человеке сабля с пистолем, кои имеют право носить лишь военные чины и кои должны быть в мундире и треуголке.
— И вам доброго здоровья, — после некоторого замешательства заговорит приказчик… Позвольте справится — с кем имею честь разговаривать?
— Иван Каин — атаман волжской повольницы.
Приказчик, городские чины и полицейские обомлели. Сам Ванька Каин, один из самых свирепых разбойников, чье имя наводит ужас на любого человека.
Чурилина озноб прошиб. Он глянул на полицейских, чтобы отдать приказание: взять разбойника под караул, но язык прилип к горлу, да и сами полицейские изрядно оробели. На судне-то человек тридцать-сорок лихих людей, да вон и ружья мелькают, на бортах же струга четыре пушки угрозливо ощетинились своими жерлами. Настоящее разбойное судно, с которого в любую минуту может выскочить воинственная ватага, сметая все на своем пути.
Каин, дав время городским чинам очухаться, приступил к деловому разговору:
— Мною, Иваном Каиным (специально подчеркнул) взяты в полон грузинский царевич Бакар и его сестра Лейла, направляющиеся в Петербург. Бакара я отпустил, а теперь передаю властям Лысково и царевну. Забирайте. Куда ей путь держать, сама скажет. Кувай, приведи пленницу!
Когда Лейла поднималась на крутояр по лестнице, заботливо поддерживаемая под локоток городовым приказчиком, то она почему-то оглянулся, чем Иван и воспользовался:
— Слышь, ваше высочество, вспомни иногда о дикарях, кои вскормили тебя и без коих не знала бы ты ни питий ни яств.
Царевна проводила Ивана тягучим, задумчивым взглядом и вновь стала подниматься на крутояр[120].
Глава 4
Казнь
В одной из деревенек, по названию Березовка, повольники Каина стали очевидцами сурового наказания мужиков. Трое из них были привязаны голыми животами к вековому дубу, разросшемуся возле одной из изб, подле которого стоял человек в суконном кафтане и усердно, с ожесточением стегал плетьми спины страдников[121]. Ударит по одному, переходит к другому. Вокруг дуба толпились десяток мужиков с сумрачными лицами.
При виде вооруженных людей, казнь остановилась. Иван подошел к одному из патлатых мужиков с иссеченной спиной
— Кто и за что полосует?
— Приказчик генерала Шубина за недоимки. Сам генерал ныне в Работках в своем имении живет, — хриплым, убитым голосом отвечал мужик.
— Приказчик его здесь?
— Да вот он, ваша милость. Дерет как сидорову козу. Ирод!
— Разберемся. Мужиков отвязать, — приказал Каин.
Двое из страдников упали на землю. Подбежали бабы с бадейками воды, начали отливать своих благоверных.
Иван подошел к приказчику.
— Как звать, сучий сын?
Приказчик потерянно огляделся по сторонам, а затем, дрожащей рукой засунул рукоять плетки за сапог. Лицо смиренное, угодливое.
— Кирьяк Подушкин
— Ишь, брюхо нажрал. Впрямь, Подушкин…Мужики! Подь сюда…Что с приказчиком повелите делать? Меня зовут Иваном Каином. Может, кто слышал?
Молчание покоробило Ивана. Далеко, ох, как далеко ему до Степана Разина! Крестьянская бедь и слыхом не слыхивала о каком-то московском грабителе. Худо!
Но мужики отмалчивались совсем по иному случаю: Лысково не так уж и далече от их деревеньки, тем паче вести стрелой летят. Изведали, что Каин пограбил винокуренный завод, но хозяина, царевича и царевну отпустил. А коль богатеев не тронул, значит, он кровопийцев-богатеев жалует, а коль так, то и шубинского приказчика лишь пожурит и с миром отпустит. Вот и пожалуйся на Подушкина. Потом и вовсе согнет в три погибели.
— Да вы что, мужики? — прервал молчание только что избитый патлатый страдник. — Чего на рты замки повесили? Слышали мы про Ивана Каина. Отважный атаман. Надеюсь, сирый люд в беде не оставит.
На душе Ивана посветлело: знает его крестьянский мир.
— Не оставлю, мужики, так что смело толкуйте о приказчике. Он что — и впрямь кровопивец?
Мужики потупились. Ивана сие поразило: их лупят почем зря, а они отмалчиваются, страшась своего приказчика. Оказывается, плохо он знает крестьянский мир, хотя в детстве видел, как в своей деревеньке, что на реке Саре, приказчик мордовал мужика, да так сильно, что мужик остался, почитай без зубов, но и этого показалось приказчику мало: принялся пинать лежачего мужика сапогами. Остальные же сосельники молча и понуро наблюдали за избиением страдника. Вот и здесь же такое зрелище.
И все же нашелся отважный человек. Им оказался все тот же патлатый мужик с дерзкими глазами:
— Буде молчать, православные! Буде ирода терпеть! Коль ныне отмолчимся, то Кирьяк нам и вовсе житья не даст.
— Воистину, Петруха! — прорвало другого мужика. — Кирьяк — хуже живодера.