Каша, разумеется, предлог: надо было осмотреться, прикинуть, как без большой крови завладеть заводом.
— А что, есаул, не послать ли нам на завод огневщика?[114]
— Дело сказываешь, Михаил. Не худо бы запалить завод, дабы началась паника.
— Добро бы.
Но хозяин завода, Илья Коробейников, не зря держал вооруженных людей на чеку.
— Взять и привязать к столбу, — приказал он, когда огневщик вошел в ворота.
— Что за люди сделали привал подле моего завода? Лихие?
Огневщик — сама невинность:
— Да вы что, ваше степенство. Мы людишки малые, мирные, идем в понизовые города на отхожий промысел.
— А почему такая большая артель?
— Так ить, время залихватское, ваше степенство. Всюду недобрые люди шастают, вот и скучились в большую артель.
— Врешь, нечестивец. Ты, никак, из разбойной ватаги Мишки Зари. А ну стегай его плетьми, чтобы язык развязался!
Так и не дождавшись огневщика, атаман мотнул головой Каину.
— Пошли кого-нибудь из своих, да чтоб был половчей.
Иван послал Камчатку.
— Свист твой Соловья-разбойника разбудит. Коли что, дай знак.
Но Камчатку ждала та же участь: не успел ворота миновать, как на него навалился десяток караульных, кои привязали посланника к тому же столбу, но Петр успел оглушительно свистнуть.
Атаман, не мешкая, поднял ватагу на штурм завода.
— Пали по разбойникам! — закричал Коробейников.
С обеих сторон забухали выстрелы.
Каин, быстро оценив обстановку, подал свой воинственный клич:
— К амбару! Солодовому амбару, братцы!
Заря бешеными глазами глянул на Каина и признал его правоту. Захват амбара с солодом, без коего ни вина, ни пива не получишь, сулил успех всей баталии, ибо там трудилась основная часть работных людей.
Амбар захватили успешно, в нем действительно оказалось много народа.
— Всех запереть! — заорал Каин, и когда на амбаре повис полупудовый замок, Иван вновь прокричал, теперь уже караулу:
— Не стрелять, иначе амбар вместе с работными сожжем! Кидай ружья!
Караульные (из тех же подневольных людей) ружья побросали и подались врассыпную. Разбойная ватага ринулась к господскому дому.
Илья Коробейников принялся бесстрашно палить по лихим, но не только никого не убил, но даже ни одного не ранил.
«Дьяволы! Не зря говорят, что разбойники заговаривают ружья».
Прекратив пальбу, Коробейников закрылся в покоях, но лихие приволокли бревно и вышибли двери.
В покоях, кроме хозяина оказался и незнакомый темно-русый кавказец в красивой черкеске. Стройный, широкоплечий, темноглазый. При кавказце ружье за плечами, кинжал, пистолет и шашка в кожаных ножнах, отделанных серебряными узорами и драгоценными каменьями.
На черкеске по обеим сторонам — кожаные гнезда для ружейных патронов, на поясе — жирницы, отвертка и сумочка с принадлежностями для чистки оружия. На стене висели бурка и папаха, обшитая серебряным галуном. Красивое лицо черкеса гордое, волевое.
Отвязанный от столба огневщик, оказался впереди ворвавшихся в покои разбойников. Его глаза загорелись, когда он увидел на кавказце дорогую шашку.
— А ну дай сюда свой меч!
Огневщик не успел и шага ступить, как кавказец с молниеносной быстротой выхватил из ножен шашку и отсек огневшику голову.
— Ах ты сволочь! — разъярился Михаил Заря, намереваясь рубануть кавказца саблей. Но его остановил Каин.
— Погодь, Михаил. Оставь его мне.
— Но он убил моего огневшика.
— Оставь. Сей инородец нам еще пригодится.
— Леший с тобой, забирай!
Иван кивнул своим повольникам.
— Свяжите ему руки, заприте вместе с хозяином в чулане и выставите караул.
Затем началось разграбление завода. Тащили все, что могло пригодиться в походе, а главное продовольственные припасы, ружья, бочонки с вином…
Когда грабить было больше нечего, Иван приказал привести ему кавказца.
— Что ты здесь делаешь, инородец?
— Я Бакар, грузинский царевич[115].
— Ого! — осклабился Зуб. — Грабили купцов и графов, а ныне и царевич в руки угодил.
— И не только царевич, атаман, но и царевну обнаружили в покоях, — сказал Кувай.
— Царевну? — на лице Каина промелькнула веселая и в тоже время загадочная улыбка.
Лицо же царевича Бакара побледнело. Куда девался его гордый вид.
— Не трогайте мою сестру! Оставьте ее в покое!
— Как вы оказались в России?
— Я иногда посещаю завод господина Коробейникова, так как половину вина он изготовляет из моего винограда.
— Ясно, царевич. А зачем сестру с собой привез?
— Меня вместе с Лейлой пригласил в Петербург правитель Бирон. По пути я заехал на завод.
— По какой надобности вас вызвал в столицу Бирон?
— Вам не обязательно это знать, господин атаман. Межгосударственные дела.
— Как скажешь, царевич. Коль дела у тебя государственные, то отпущу с миром.
— Благодарю вас, господин атаман. Надеюсь, что и моя сестра обретет свободу.
— Сколько ей лет?
— Четырнадцать.
— Довольно юное создание, чтобы проделать тяжелый путь с Кавказа до Петербурга… Вы хорошо знаете Бирона, царевич?
— Я не обязан отвечать на такие вопросы, господин атаман.
— Воля ваша. Одно лишь могу сказать, что герцог Бирон не только жестокий правитель, но и последний мерзавец. Не лучше ли вам возвратиться в Тифлис?
— Это не возможно, господин атаман. Мы едем по высочайшему повелению моего государя отца.
— Мне жаль вас, царевич… Но где ваша свита?
— Два часа назад, по совету господина Коробейникова, я оправил ее в Макарьев, чтобы пополнить запасы пороха и закупить десяток пистолетов. Господин Коробейников рассказал о шайках воров, которые шалят на дорогах.
— Шалят, царевич, крепко шалят. Вот почему я не хочу гибели вашей сестры.
— Гибели?.. Не забывайте, господин атаман, что у меня два десятка прекрасно вооруженных джигитов. Ружья, шашки и пистолеты способны справиться с любой шайкой.
— Вы мужественный человек, царевич, но плохо знаете Россию. В стране голод, а при голоде народ звереет и берется за топоры и вилы. Вы можете натолкнуться на одну, две сотни отчаявшихся людей, и тогда ваше грозное оружие не спасет. Не приведи Господи встретиться вам с такими людьми, а посему я оправлю вашу сестру назад.
— Вы с ума сошли! Я не позволю вам этого сделать! Вы, Вы!..
Царевич даже задохнулся от гнева.
— Отведите царевну на мой струг, — приказал Каин.
— Я убью вас! Я вызываю вас на дуэль! — закричал царевич.
Каин рассмеялся царевичу в лицо.
— На дуэль? Ха!.. Я бы с удовольствием сразился с вами на любом оружии, но я — лапотный мужик, разбойник, а посему дворянские штучки со мной не пройдут. Не хватайтесь за кинжал, иначе я вас зарублю вашей же шашкой. Отныне она будет напоминать мне вас.
— Шакал! Грязный разбойник!
— Ребятушки! Отведите этого прынца снова в чулан. Пусть остынет.
— А далее что, атаман?
— На струг! А я пока с Зарей попрощаюсь.
Михаил был огорчен решением Каина.
— Честно признаюсь, друже. По нраву ты мне пришелся. Лихой атаман. С твоей ватагой мы бы таких дел наворочали! Жаль… Но что поделаешь? Двум саблям в одних ножнах не ужиться, это ты верно сказал. Значит, в Жигули норовишь податься? Доброе место для ватаги.
— Бывал там?
— Какой же поволжский атаман Самарскую Луку не посетил? Особенно после Степана Разина. Постоять на его утесе, с которого он Волгу матушку озирал — честь немалая. Богатырским духом набираешься. Вот был человек!
— Великий, Миша, — блескучие глаза Ивана заискрились. — Миновало семь десятков лет, а народ его никогда не забывает.
— И веки не забудет, — кивнул Заря, и вдруг он выкинул такую фразу, которая ошеломила Каина. — Мы же — букашки против Разина, плевая мелкота.
Самобичевание известного волжского атамана настолько омрачило Ивана, что на душе его стало пакостно.
— Ты что говоришь, Миша? Что говоришь?.. Неужели мы не достойные потомки Разина?
— Достойные? Шутишь, Каин. Навсегда забудь это слово. Мы и в подметки не годимся Степану Тимофеевичу. Кто мы? Банда головорезов-разбойников. Набьем карманы золотишком — и рады-радешеньки. Тьфу! А Степан Тимофеевич в первую очередь о закабаленном народе думал, дабы перестал горбатиться на бояр, разогнул спину и волю от ярма получил. Не зря ж он целые города от царских воевод освобождал, и царевы войска нещадно бил. Не для золотишка же, а для воли народной. А мы? Какие к черту потомки Разина?! Мазурики.
Сгорбился Каин, будто многопудовая кладь плечи придавила. Слова Михаила Зари выводили его из себя и рвали душу, но в тоже время их пронзительная правота была настолько очевидной, что Иван не стал вступать в ожесточенный спор, тем самым (с болью в сердце, невольно) признавая справедливость слов гулевого атамана.