ты меня потри.
К тому времени, когда Шагги доковылял до Шахтерского клуба, солнце почти высушило радужные лужи. Дафну он оставил в стиральной машине, но возвращаться за ней ни за что не хотел.
Поднимаясь по лестнице в коридор, он услышал ее голос, говоривший в трубку: «Иди на хуй, Джоани Миклвайт. Скажи этому блядуну, этому ебаному сынку протестантской сучки, что жопа треснет, если на двух стульях сидеть!» Каждый грязный слог произносился четко с пугающей ясностью королевского английского языка. «Ты поганая хуесоска. Ты такая же простая и безвкусная, как жопа у горбушки». Трубка с лязгом грохнулась на аппарат, от удара раздался звон.
Шагги дошел до конца коридора, завернул за угол. Его мать сидела, скрестив ноги, у маленького телефонного столика с кружкой на коленях. Она посмотрела на него, словно он поднялся с ковра. Она не заметила, что у него отсутствует зуб, не заметила его ногу в крови, слюне и щавелевом соке.
На ее лице застыла безжизненная гримаса, источники которой находились в шкафчике под кухонной раковиной. Она вытащила сережку из уха и швырнула ее через всю комнату, потом снова взяла телефонную трубку.
– А теперь мне хочется сказать твоей бабульке, на какой хуй ей пойти.
От автобусной остановки до дома было рукой подать, но Лик еле плелся. Его ноги отяжелели после целого дня занятий в Центре профессиональной подготовки молодежи[51], его желудок скручивался узлом в предчувствии того, что он может увидеть дома. Он только надеялся, что у него выдастся свободный час, чтобы он мог порисовать, но после их переезда в Питхед прошел уже год, в котором не было ни дня покоя.
Он знал, что Кэтрин сегодня снова не вернется домой. Она приспособилась обводить вокруг пальца их опускающуюся все ниже и ниже мать, скрывать от нее свою тайную жизнь с Дональдом-младшим. Кэтрин обвиняла своего босса во всех смертных грехах, в рабовладельческих замашках, она сказала матери, что задержится на работе и ночевать будет у бабушки. Лик видел, как их мать озабочена отсутствием денег, как она ждет еженедельных подачек Кэтрин, а потому она и в этот раз промолчала. Лик знал, что на самом деле Кэтрин ночует у Дональда-младшего на надувном матрасе в свободной комнате в доме его матери и пытается защищать рукой свою невинность до дня свадьбы. Лик после стольких лет подготовки злился на Кэтрин за то, что первой уходит она, а не он.
Еще не стемнело, но во всех комнатах горел яркий свет, и занавески были позорно раздвинуты. Это был плохой знак. В гостиной между тюлем и стеклом сидел без дела Шагги. Он то прижимал ладони и нос к окну, то качал головой назад-вперед, чтобы успокоиться, и никто не говорил ему прекратить. Увидев брата, он произнес одними губами «Лик» и оставил жирное пятно на стекле.
Тюлевые занавески пришли в движение. На окно упала тень, и за спиной своего младшего появилась Агнес. Лик поднял руку, осторожно имитируя приветствие, другую руку положил на калитку, показывая, что возвращается домой. Агнес улыбнулась ему, он увидел слишком зубастую гримасу, которая несла тысячу посланий. Ее глаза показались ему тусклыми, взгляд расфокусированным, и он мгновенно понял, что она пьяна.
Она снова исчезла – вернулась к телефонному столику, вернулась к выпивке.
Лик поднял свою сумку с инструментом и отвернулся от дома. Он услышал настойчивое стук-стук-стук по стеклу. Шагги широко раскрывал рот, театрально произнося слова:
– Куда. Ты. Уходишь?
Лик так же одними губами ответил:
– К ба-буш-ке.
Губы Шагги дрожали.
– Возьми. Меня.
– Нет. Далеко. Я тебя не донесу.
Он так и не сказал Шагги, что некоторое время назад нашел адрес своего настоящего отца. Брендана Макгоуэна. Адрес он отыскал в телефонной книжке Агнес, обведенный чернильными линиями разных цветов и толщины, словно она раз за разом на протяжении лет возвращалась к нему. Лик сходил по этому адресу прошлой зимой, посидел на стене против большого викторианского многоквартирного дома. Он видел, как какой-то мужчина вернулся с работы домой, он не узнал его, но усталая, сутулая походка показалась ему знакомой. У человека были такие же светло-серые глаза. Он припарковал машину перед зданием, прошел мимо Лика по улице, вежливо кивнув – не более.
Дверь открылась, и три маленькие фигурки бросились ему навстречу. Лик видел, как счастливая шумная семья села и принялась есть за обеденным столом, придвинутым к окну. Он смотрел, как они говорят, перекрикивая друг друга, как дети дерзко становятся ногами на стулья, а человек смеется, видя их возбуждение. Он долго наблюдал за ними, потом сложил бумажку с адресом и уронил ее в водосток.
Лик поднял свою сумку с инструментами и двинулся из Питхеда. Он отвернулся от Шагги и не осмеливался оглянуться, боясь увидеть умоляющее выражение лица в окне. Собирался дождь, а путь до Сайтхилла был неблизкий. Он устал, он давно уже носил в себе усталость. Он хотел одного – отдохнуть.
Одиннадцать
В комнату сквозь тюлевые занавески лился бледный свет дня. Свет коснулся ее лица, и Агнес, всхрапнув, очнулась. Она медленно открыла глаза и обнаружила, что таращится на кремовый потолок, отделанный фактурной штукатуркой с ее холодной сталактитовой текстурой. Губы у нее никак не закрывались из-за липкой пленки на ее верхних зубах, потому что из желудка уже поднималась волна рвоты. Правой рукой она нащупала склизкую камчатную обивку кресла. Ее пальцы нашли знакомые дырки, прожженные окурками. Она полулежала, прижимая к себе молчащую телефонную трубку.
Некоторое время она посидела без движения, запрокинув голову на спинку кресла, словно педальное мусорное ведро с распахнутой крышкой. Она снова закрыла глаза, прислушалась к громкому стуку в голове. Кровь, словно волна, накатывала и отступала, накатывала и отступала внутри черепной коробки. В моменты отлива она чувствовала, что дом пуст. Было еще рано, но мальчик уже сам ушел в школу. Он и без того пропустил много дней. Слишком много дней просидел у ее ног, лишь ждал и смотрел. Школе такие дела не нравятся. Отец Барри сказал, что ему придется поставить в известность социальную службу, если мальчик не начнет регулярно приходить на занятия.
Иногда она по утрам просыпалась в страхе и обнаруживала, что Шагги смотрит на нее. Он был одет, казался совсем маленьким из-за рюкзака, висящего на его плечах, лицо у него было умыто, волосы расчесаны и разделены на пробор спереди. Она лежала полностью одетая, пытаясь сомкнуть сухие губы, а он говорил: «Доброе утро», а потом