Читать интересную книгу Хроника пикирующего времени - Александр Проханов

Бессчетны по городам и весям, по столицам и деревушкам, в библиотеках и школах русские подвижники, кто в одиночку, кто малой горсткой сберегающие наследие советского XX века, бережно прилагающие его к сокровищам тысячелетней истории. Не для музея или архива, не для антикварного магазина, но для великих дерзаний, неизбежного возрождения, когда вновь с космодрома между трех океанов вознесется «Космическая Россия», прорубая алмазным лучом путь в Неведомое.

Электрошоковая терапия Чубайса

февраль 2001 г., № 7

Серийных убийц тянет к местам, где они резали глотки, насиловали девочек, чувствовали, как бьется в агонии тело. Солана явился в Белград, где он разбомбил детские сады и университеты, и на его лице тайного садиста блуждала улыбка сладострастия. Чубайс прилетел в Приморье ознакомиться с результатом веерных отключений, как ученый прилетает па место, где им было испытано бактериологическое оружие, и сквозь скафандр и маску рассматривает мертвецов, изъеденных сибирской язвой.

В каком‑то смысле Чубайс — не человек, ибо не подпадает под этические параметры, отличающие человека от гильотины.

Приморье стало полигоном, подобным Семипалатинску, где впервые на русском населении было испытано «цивилизационное оружие», когда нажатием кнопки в кабинете РАО ЕЭС парализуется инфраструктура огромного края — и тот начинает остывать, как труп, во всей своей полноте: от жилых квартир, операционных, административных кабинетов, военных баз, православных храмов, электровозов, систем правительственной и космической связи. Это «цивилизационое оружие» было испытано Чубайсом в наиболее эффективное, зимнее время, и число жертв, материальный урон, необратимые геополитические последствия еще только подсчитываются в секретных центрах, управляющих распадом России.

В этих центрах Приморье неуклонно отдают Японии, объясняя остальной России невозможность для нее содержать отдаленную океаническую окраину, нерентабельность края, обременительного для тщедушной российской экономики. Губернатор Наздратенко, старинный противник Чубайса, — потому и противник, что сохраняет национальный взгляд на Приморье, на незыблемость русских границ, — стал жертвой, посаженной на «электрический стул». Вначале интуитивно, как русский патриот, а затем сознательно, разгадав предательский план расчленения, Наздратенко объявил непримиримую борьбу Чубайсу, за что и был казнен вместе с подопечной ему территорией. Как фашисты — генерала Карбышева, Приморье заморозили на глазах у страны, при молчаливом бездействии власти, под жалкий лепет полпреда Пуликовского.

Чубайсу в русской истории прочно отведено место рядом с ханом Мамаем, Святополком Окаянным, Гришкой Отрепьевым, Мазепой и Троцким, какого бы цвета шевелюру ни носил последний. Три злодеяния, помимо множества мелких, связанных с повседневным отправлением нужд, таких, как «коробка от ксерокса» или «дело писателей», — три злодейства совершил против народа и Родины этот человек‑эпидемия, вырвавшийся из реторты секретной Балтиморской лаборатории.

С помощью комбинации «ваучер», нарядной, как конфетный фантик, Чубайс отобрал у наивного народа его заводы, космические корабли, нефтяные поля, электростанции и авиационные линии, и передал это несметное богатство в руки «теневиков», самого подлого сословия, талантливого в воровстве. «Теневики» промотали это случайно доставшееся им состояние, остановили страну, а народ, лишенный собственности, стал беззащитным перед нараставшим год от года насилием.

Чубайс является предводителем клики, которая, как Гитлер Австрию, присоединяет Россию к Америке. Делает ее аппендиксом в ненасытном американском кишечнике, который переваривает Россию, заливает своим желудочным соком ее культуру, мессианскую историю, богооткровенную судьбу. Атлантида погибла и погрузилась в небытие, потому что в ее ареопаге заседал свой Чубайс.

Чубайс создал концепцию «либеральной экономики», не уступающую расовой теории Розенберга. Согласно этой концепции, нынешняя Россия — нерентабельная страна, нынешний русский народ — нерентабельный народ. Его пребывание на земле обходится человечеству, то есть РАО ЕЭС, слишком дорого. «Экономика геноцида», оставляющая без электричества, топлива, без государственного присмотра колоссальные, обжитые территории русской страны, обрекающая русских на мор со скоростью одного миллиона в год, — эта каннибальская экономика напоминает верещагинскую гору черепов, над которой, как бог Зла, возвышается Чубайс.

Сегодня борьба с Чубайсом приобретает формы национально‑освободительной войны. Она объединяет людей в правительстве и в окружении Путана, патриотических губернаторов и экономистов, политических и религиозных лидеров. Ее фронт проходит по Владивостоку и Прокопьевску, по обесточенному Ульяновску и обесхлебленному Иванову, а также по Арбату, Малой Бронной и американскому Белому дому, куда на смену хозяевам Чубайса, Клинтону и Гору, пришел дубоватый, как все техасцы, Буш.

Эта борьба проходит по Нижнему Новгороду, оплоту Немцова, Кириенко, Явлинского, которые на предстоящих губернаторских выборах станут вновь «продавливать» Склярова, этого нижегородского Чубайса. Мы же поддержим патриота Ходырева. Нам нравится этот русский хозяйственник и политик, бросающий вызов Чубайсу. Нравится его сын — художник, чья картина с мистическим русским отроком, держащим две негасимых свечи, висит в моем кабинете, на утешение патриотов, на посрамление врагов.

НТВ — Морг в каждом доме

январь 2001 г., № 2

Я познакомился с «Доктриной информационной безопасности России», хорошей бумагой, написанной по‑чеховски, просто и ясно. Доктрина сулила обществу и мне, пытливой личности, ориентиры в океане мировой информации. Я тут же пошел проверять ее действие на НТВ, в отдел новостей.

Я попал в помещение без стен. Их место занимали сплошные экраны. Каждый мерцал, полыхал, пульсировал. На каждом двигалось многоцветное изображение. Экранов 184 было столь много, что приходил на память библейский апокриф об ангеле смерти, чье тело, крылья, каждое перо усыпаны множеством глаз.

За пультом, управляя экранами, сидела женщина, чей миловидный образ давно уже стал геральдическим знаком НТВ. Она увеличивала объекты, приближала их, удаляла.

Жадно всматривалась, словно пила разноцветный пьянящий напиток, клокотавший в стеклянных кубках. На экране, куда были устремлены ее восхищенные глаза, показывали труп изрезанной девушки. По распухшему лицу, в слизи и сукровице, ползали мухи. На ноге виднелись следы проволочной петли. Груди были обрублены. В паху, среди волосяного покрова, торчал железный предмет.

Я в страхе перевел глаза на другой экран. Там, из‑под развалин взорванного дома, спасатели в касках вытаскивали раздавленную девочку. Ребенок был мертв, с окровавленной бесформенной головой. Оператор умело и подробно показывал маленькую детскую руку с расплющенными пальчиками.

Я поспешил отвести глаза. Остановил их на экране, где показывали больничную палату, ряды железных коек, и на них, свесив к полу худосочные ноги, сидели больные с огромными вздутыми головами, похожими на целлофановые пакеты, в которых переливалась дурная мутная жидкость. Вяло сочилась из бесцветных глаз, беззубых ртов, темных провалившихся носов.

Мне стало худо, захотелось спрятаться, убежать. Но отовсюду, куда бы ни устремлял я испуганные глаза, меня встречали яркие, огнедышащие экраны, из которых стреляли образы умертвленной и страдающей плоти. Взорванные, упавшие под откос поезда с окровавленными жертвами. Картины казней с палачами, стреляющими из пистолета в затылок. Взрывы домов, по которым в упор бьют установки залпового огня. Похороны солдат с заплаканными лицами матерей.

Я почувствовал, что схожу с ума. Не хотелось жить. Было желание закрыть глаза, превратиться в песчинку, исчезнуть. Но сквозь закрытые веки просачивались разноцветные образы смерти. Зажигали на сетчатке картины разрушений, обезображенные тела, изувеченные машины и здания. Я находился в изуверской камере пыток, куда меня затолкали, подвергая изощренным мучениям. Миловидная женщина казалась злой повелительницей мира, следила за движением мирового зла, принимала из разных точек планеты рапорты о совершаемых злодеяниях.

Экраны напоминали котлы, в которых варилось жуткое пойло. Всплывали трупы, полыхали взрывы, обрушивались горящие самолеты и здания, и все мешалось в кипящем вареве, булькало и вскипало.

Я искал на экранах картины родной природы. Художника, завершающего картину. Землепашца, проводящего в поле борозду. Ученика, подносящего учительнице скромный букет цветов. Ничего этого не было.

Экраны мигали, словно глаза, в которых лопнули кровяные сосуды. Варилось жуткое варево. Стряпуха с миловидным лицом снимала с котла гнилую пенку, делала пробы, добавляла отрав и ядов. Кидала в кипяток убитого солдата, лежавшего у гусениц подбитого танка. Опрокидывала изнасилованную женщину, скрученную железным тросом. Сыпала гробы, накрытые трехцветным флагом. Обваливала железнодорожный мост.