— Спасибо, я не голоден, — Данила допил кофе и поднялся. — Я уезжаю снимать в область, вернусь поздно вечером.
Марина коснулась его руки:
— А можно мне с тобой? Не хочу оставаться одна.
Он на секунду замешкался, потом пожал плечами: поехали.
Гранитные валуны, мхи, древняя крепость, повидавшая на своем веку много людских подвигов, радости побед и горечи поражений. Голубая лента старой реки сливалась с простором неба, а воздух был хрустальным, каким он может быть только в особенные — кристальные дни — в конце сентября.
Они стояли на высоченном холме, а перед ними расстилалась необъятная, что ввысь, что вширь — так только в России бывает — даль, которую ни глазами, ни умом не измерить.
— Это и есть самое древнее место на Руси? — спросила Марина. — Та самая Ладога, с которой связан Рюрик, путь «из варяг в греки», и все такое?
Данила улыбнулся:
— Оригинальное изложение истории, но в общем, да.
— Красивые места, — кивнула Марина. — Понимаю, почему ты захотел их снимать.
По реке проплыла лодка, в которой сидели два мужичка и лохматая собака, а по небу — белые, как снег и сахар, облака.
Данила поймал объективом и смешную собачонку в лодке, пролагавшую по реке свой «путь из варяг в греки», и облака, похожие на перины, набитые одуванчиковым пухом, и отставил камеру. Тоненькая девичья фигурка застыла на краю холма — такая хрупкая, что кажется, ветер дунет чуть сильнее, подхватит ее и унесет.
— Как здесь тихо, — вздохнула Марина.
Данила усмехнулся:
— Ну это обманчивое впечатление! Знаешь, на Ладоге все может в одночасье перемениться. Вот вроде только был штиль, и вдруг, пожалуйста, нате вам — полная гармония обернулась настоящей бурей. Раньше говорили, что местный Эол, тот самый древнегреческий повелитель ветров, здесь «прекапризный».
По дороге в город Марина попросила остановить машину где-нибудь в лесу. Данила припарковал джип на обочине дороги и захватил с собой камеру. Пройдя через чащу, они вышли к небольшому лесному озерцу. Рыжие листья медленно и красиво плыли по воде.
— Люблю осенний лес, — нарушил молчание Данила. — Всю жизнь бы его снимал!
Марина отвернулась и, никому и в никуда, словно самой себе, прочла:
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Стоит над солнечной поляной,
Завороженный тишиной…
Низкий, чуть хрипловатый женский голос, бледное лицо и огромные глаза.
Данила заслушался, засмотрелся на нее и не выдержал:
— Слушай, а можно я тебя сниму?
— Можно. Только один кадр.
— Всего один? Ты не очень щедрая, ладно, согласен. Выберу мысленно самый лучший и щелкну тебя.
Она шла по лесу, а он с камерой следом за ней. Ему невольно подумалось, что он охотится на нее, как на диковинную птицу, а птица того и гляди вспорхнет и улетит. Он ловил свой решающий момент, чтобы снять единственный, разрешенный ею кадр. А девушка ускользала — то нагибалась, увидев ягоды или грибы, чтобы их рассмотреть, то исчезала за деревьями. Неуловимая. И вдруг Марина остановилась на месте и застыла. По небу плыл караван улетающих на юг птиц. Запрокинув голову, она смотрела на стаю, и такая тоска-сожаление застыли в ее глазах, словно ей очень хотелось улететь сейчас вместе с ними прочь из этих мест, а, может, и с этой земли. Данила замер — вот он, решающий момент! Птичья стая в небе, странная девушка провожает ее глазами. И фон — с удовлетворением отметил фотограф Суворов — закачаешься: небо, расписной лес и рябина, напротив которой остановилась Марина, красная-красная. Данила сфотографировал девушку. А птицы летели и летели — бессчетное количество душ, которым предстояло долгое странствие.
— И как они знают, куда надо лететь? — тихо сказала Марина. — Никогда этого не понимала.
Данила опустил камеру, но продолжал смотреть на нее, будто продолжал снимать глазами — на пленку памяти.
— Я как-то узнала, что первой в стае летит самая сильная и опытная птица и мах крыльев вожака образует потоки и завихрения воздуха, которые помогают лететь более слабым птицам.
Стая скрылась из глаз.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Марина улыбнулась:
— Ну вот, улетели. А кто-то не смог. Знаешь, в детстве моей любимой сказкой была сказка про уточку Серую Шейку. Такая грустная история — свои-то все улетели, а она осталась — бедненькая, неладненькая, наедине с хитрой лисичкой. Лиса каждый день приходила к полынье, в которой зимовала утка. И каждый день шла борьба — кто кого, а полынья становилась все меньше, сжималась вокруг уточки.
— А ты не о себе сейчас? — спросил Данила.
Марина отвернулась, потом сказала:
— Ну что, поехали?
По пути к машине она остановилась на поляне и собрала в ладонь немного черники.
— Смотри, черника! Наверное, последняя, — она протянула Даниле ягоды на ладони. — Хочешь?
Это был какой-то почти детский жест.
«Вот сейчас она настоящая, — пронеслось у него в голове, — без фальши и притворства». Ну, ему бы хотелось так думать. Он губами взял ягоды с ее ладони.
Она засмеялась:
— Щекотно! Словно лошадь берет хлеб.
В городе он остановил машину у своего подъезда, протянул ей ключи от квартиры.
— Ты можешь идти, а я забегу в магазин за продуктами. Что купить на ужин?
— Я подожду тебя здесь, у подъезда, — предложила Марина. — Возьми, пожалуйста, что-то на свое усмотрение. Я приготовлю, что захочешь.
Вскоре, вернувшись с пакетами из магазина, он увидел, что она стоит у входной двери в подъезд — радостная, веселая. У нее, видно, было прекрасное настроение, настолько, что она даже любезничала с его соседями — старушке с верхнего этажа придержала дверь и перекинулась с ней парой фраз о погоде, а его соседу по лестничной клетке — хмурому парню — улыбнулась во всю ширь улыбки: «Здравствуйте, приятно познакомиться! Я — Марина, девушка Данилы!» Бабуля подмигнула Даниле: какая хорошая девочка, сынок! — а парень-сосед удивленно буркнул «здрасте» и прошел мимо.
Данила удивился: неужели ей так нравится быть его девушкой? И что значит «быть его девушкой»? Но ничего ей не сказал.
Пока она готовила ужин, он засел у себя в комнате и стал разбирать сегодняшние фотографии. Среди других его особенно интересовала та единственная фотография Марины. Раскрыв ее на экране компьютера, он замер. Лес, взгляд Марины, устремленный в небо, а это что? Над девушкой нависала темная тень. При этом фотограф Суворов готов был поручиться, что это пятно над ее головой не оптическое искажение или цветовой дефект (уж он-то знал в этом толк), а что-то непонятное, иррациональное.
Данила не был мистиком, он с иронией относился к рассказам о том, что по фотографиям якобы можно понять изображен на ней живой или мертвый человек, что фотография может быть источником информации о нависшей над человеком опасности, о его болезнях и прочее. Однако сейчас, глядя на белое лицо Марины на фоне рябины (пожалуй, слишком много красного, этот цвет выглядит словно кровь) и на эту распростертую над девушкой тень, ему стало не по себе.
Раздался стук в дверь. В комнату заглянула Марина.
— Ужин готов. Идем?
Эта женщина была коварна и переменчива, как Ладога; во время ужина Марина была вполне довольна происходящим, иногда даже шутила, о чем-то его расспрашивала, и вдруг полный штиль начал превращаться в легкий, угрожающий усилиться шторм.
Данила почувствовал, что она словно наполняется какой-то темной энергией, голос становится резковатым, движения нервными, чуть изломанными. То ли ее таблетки перестали действовать, то ли она перепила вина?
Когда после ужина он вошел в гостиную, то увидел, что она, в одной кружевной черной сорочке сидит на подоконнике раскрытого окна. Данила застыл — что-то невыразимо возбуждающее было в этой сцене, а потом бросился к ней и потребовал:
— Закрой окно, ты упадешь.
Она специально чуть отклонилась на пару рискованных сантиметров назад и расхохоталась:
— А здесь третий этаж, Данила Суворов!
Он схватил ее и удержал.