На рассвете ее брат Павел выезжает из дачного поселка в город, в это же время некий двадцатилетний Виктор К., изрядно расслабленный алкоголем и наркотиками, выходит из ночного клуба и садится за руль своей машины. А еще через полчаса судьбы шестнадцатилетнего Павла и Виктора К. пересекутся в роковой точке. Невменяемый Виктор сбивает подростка и уезжает с места аварии. Через полчаса лежащего на обочине парня находят другие водители, а еще через какое-то время Виктора К. задерживают. Вина водителя очевидна, однако вскоре происходят странные вещи — уголовное дело на Виктора закрывают, поскольку он якобы не имел «технической возможности предотвратить наезд на жертву аварии».
Узнав некоторые подробности биографии злополучного водителя — про многочисленные нарушения им правил дорожного движения, про его отца-олигарха, сколотившего свой бизнес в лихие девяностые, и про его специфическую репутацию (оказалось, что в свое время на Виктора было заведено дело о сбыте наркотиков, однако его также закрыли по необъяснимым причинам), Лина решила встретиться с ним. Она хотела взглянуть ему в глаза, чтобы интуитивно понять: виновен — не виновен. Если бы тогда она почувствовала хоть какой-то проблеск раскаяния, сожаления в его глазах, все могло бы сложиться иначе!
Лина раздобыла адрес этого человека и отправилась к нему домой.
Она долго звонила в его квартиру, однако ей никто не открыл. Тогда она села на лавочке у подъезда и стала ждать. Уже за полночь к подъезду подкатила дорогая машина. Из нее вышел плотный бритоголовый парень; его сопровождали две девушки.
— Вы Виктор? — окликнула его Лина, чуть задыхаясь от волнения.
— Ну допустим, — ухмыльнулся он. — А ты кто?
Лина встала с лавочки, подошла к нему вплотную и тут же почувствовала характерный алкогольный запах.
— Пошли с нами, — подмигнул Виктор. — Будет весело.
— Я сестра Павла, — сказала Лина.
— Какого еще Павла? — он посмотрел на нее мутным взглядом, но вдруг его взгляд стал проясняться — до полного осознания того, кто сейчас стоит перед ним.
Девицы удивленно разглядывали Лину.
— И что тебе надо? — скривился он. — Пришла денег просить?
Лина усмехнулась:
— А за что денег? Вы же не виноваты в смерти моего брата? По крайней мере так решило следствие.
У него было нагловатое, смазливое лицо. Лина машинально подумала, что такие красавчики обычно нравятся девушкам.
— Ну правильно решили, — он пожал плечами, — пацан сам был во всем виноват, зачем-то начал маневры на своем драндулете выделывать, вот и попал мне под колеса.
— Может, он был пьян или под наркотой? — спросила Лина. — Наверное, возвращался из ночного клуба?
В ее иронии была бездна горечи и боли.
Он жестко, оценивающе оглядел ее, потом кивнул:
— Отойдем в сторону.
Когда они отошли чуть поодаль, оставив девиц скучать, он больно сжал ее руку:
— Тебе что нужно? На хер пришла?
— Посмотреть тебе в глаза, — Лина попыталась выдернуть руку.
— Посмотрела? Ну теперь вали отсюда. Пацан сам виноват. Точка. И это… В глаза мне смотреть не надо, не советую, — отрезал он. — Такое можешь увидеть, что испугаешься.
— А что, например? — Лина почувствовала, как внутри нее разгорается белое пламя ярости.
— Да всякое, — усмехнулся Виктор, — у тебя вроде мать есть? Ну так приглядывай за пенсионеркой, мало ли что, такой возраст.
Он повернулся, пошел к подъезду, и махнул своим девицам, как собакам. Компания скрылась из глаз. Лина стояла и смотрела на его окна, в которых вскоре зажегся свет, и откуда понеслась разухабистая музыка.
«Виновен», — решила она. По дороге домой она прокручивала в голове их короткий разговор — стало быть, он знает про маму, наверняка все про их семью выяснил. Дома она спросила Диму: а что теперь со всем этим делать? Как жить дальше, зная, что этот подонок так и не ответил за свое преступление?
Дима долго молчал, потом вздохнул:
— Да ничего мы с этим уродом сделать не сможем. Я уже узнавал. Там такая протекция. Короче, достать его не в нашей компетенции, проще говоря — нам не по зубам.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— И ты предлагаешь мне смириться и забыть эту историю? — изумилась Лина.
— Я знаю, что ты не забудешь. И это правильно, — Дима попытался обнять ее, но она резко отстранилась. — Но ни ты, ни я, мы ничего не сможем сделать. Считай, что с Пашей случился несчастный случай!
— Но это не был несчастный случай!
Она повернулась и, несмотря на то что на дворе была ночь, ушла в родительскую квартиру, к маме. Это была их первая с Димой серьезная размолвка.
На следующий день Лина отправилась в полицию и написала заявление с требованием возобновить расследование гибели ее брата. А через день, когда она вечером возвращалась домой, на нее напали в подворотне. Трое парней в надвинутых на лоб капюшонах повалили девушку на землю и избили, причем били ее профессионально — не оставляя следов.
Кое-как она доплелась до квартиры. Увидев ее, мама охнула и заплакала: «Что с тобой?»
Лина, как могла, успокоила ее, не став рассказывать, что это нападение было явным посланием от Виктора и его напоминанием о том, что ей не следует настаивать на возбуждении уголовного дела. Она закрылась у себя в комнате, решив отлежаться, но вскоре услышала телефонный звонок.
Выйдя в коридор, она увидела маму, застывшую с трубкой в руках. Оказалось, что ей только что позвонили «неизвестные доброжелатели» и предупредили, что, если ее дочь не перестанет обращаться в полицию, в следующий раз она отправится вслед за братом.
Позже Лина вспоминала тот вечер и неизменно приходила к выводу, что этот звонок послужил неким триггером, спусковым крючком для инфаркта, случившегося у ее матери, и без того пребывавшей в сильнейшем стрессе после смерти сына… Ночью у мамы случился сердечный приступ, приехавшая скорая помощь отвезла ее в больницу.
О смерти мамы Лина узнала утром; в памяти отпечаталось: пустой больничный коридор, печальное лицо реаниматолога, сообщившего ей скорбную весть, и ощущение своего, теперь уже полного сиротства.
После похорон Лину накрыло лавиной горя. Если после смерти брата она держалась ради матери, то теперь все потеряло смысл. Она стремительно погружалась в депрессию. Дима старался поддерживать ее, надеялся, что постепенно она выйдет наружу — к нему, к людям — из своего кокона горя. Он даже нанял ей психотерапевта, который терпеливо беседовал с ней, внушал очевидные правильные вещи, но который был совершенно бессилен ей чем-то помочь. Пожалуй, единственное, что ее еще интересовало — это возмездие. Она считала, что человек, разрушивший ее жизнь, должен быть наказан. И если государственная система не может в этом помочь, значит, она должна взять миссию справедливости на себя.
Когда она однажды поделилась своими мыслями с Димой, тот схватился за голову:
— Ты должна отпустить прошлое, жить настоящим! Нашим настоящим!
Лина вздохнула:
— Но я не могу предать их. Он должен ответить за их смерть. И если ты не можешь мне помочь, значит, я сама пойду до конца.
Дима покачал головой:
— Послушай, мне жаль, что с тобой это случилось! Что с нами такое случилось! Но что ты от меня хочешь? Чтобы я сломал свою жизнь? Сел в тюрьму из-за этой мрази? Ну вот мы живем в такой системе, и нам не дано ее изменить. И я не Дон Кихот, чтобы бороться с ветряными мельницами.
Она молчала — не могла же она в самом деле требовать от него такого самопожертвования.
— А ты и впрямь сильный и ответственный! Молодец! — единственное, что она сказала перед тем, как уйти из его квартиры.
— Извини, что не оправдал твоих надежд! — с горечью бросил Дима.
Больше они не общались. Где-то через полгода она случайно встретила его в центре города. Он шел с девушкой — красивый, такой же сильный и ответственный, настоящий подарок для любой женщины.
И вот так в одночасье она стала (как говорил один философ, определяя жанр «чистой трагедии») непоправимо несчастной. Она понимала, что нужно собрать себя по частям, жить ради какой-то призрачной цели, но не могла. Все чаще у нее случались дни-провалы, когда, проснувшись утром, она понимала, что не сможет встать и пойти в институт, да что там — даже просто подняться, умыться и позавтракать ей сейчас не под силу.