— Ты совсем дура?!
Он держал ее в руках — у нее было абсолютно бесстрастное лицо, но сердце под тонким шелком колотилось, как птица в силках — бешено, на разрыв.
Они смотрели друг на друга в упор — глаза в глаза.
Она вдруг оплела его ногами, прижала к себе, и он поразился тому, какая она сильная. Он почувствовал себя, будто зажатым в тиски. Не сводя с него глаз, Марина спустила сорочку, полностью обнажив грудь.
— Слушай, не доводи до греха, — Данила попытался отстраниться. — Я, между прочим, мужчина.
— А если я хочу довести тебя до греха? — усмехнулась Марина. — А ты что, боишься меня, мужчина?
— Ну давай мы всей улице покажем порнофильм, да? — скривился Данила.
— Как хочешь, — невозмутимо сказала Марина, — хочешь — покажем, почему нет? Хочешь — перейдем в спальню.
Он смотрел на ее маленькую, красивую грудь — белый алебастр кожи, вишневые соски, которых хотелось коснуться. Она взяла его руку и положила себе на грудь.
А надо было, наверное, все-таки надо было провести линию или что там, спасительный круг, чтобы защититься от этой панночки, как советовал Леха. Потому что теперь его тянуло к ней со страшной силой. И как же хотелось плюнуть на все и нырнуть в этот омут с чертовней.
— Если ты этого хочешь, то сопротивляться не надо, — прошептала она, словно догадываясь о его внутренних сомнениях.
И вот — пуркуа па — почему бы и нет?! Пусть это случится, раз она сама напрашивается. Данила взял ее на руки и понес в спальню.
В спальне она вырвалась из его рук и выдала ему что-то вроде стриптиза — непристойный, но дико чувственный, сексуальный танец. Эта рыжая бестия смахнула сорочку, словно змея сбросила кожу, и голая затанцевала перед ним, дразня и бесстыдно его провоцируя. Он застыл, поразившись, какая же она тонкая и гибкая, сколько в ней силы и какой-то первобытной женственности. Он знал, что она опасна, возможно, смертельно, но его неудержимо влекло к этой женщине, он хотел раствориться в ней, как в темной стихии.
«Что ж, по крайней мере, из всех моих возможных смертей эта — самая красивая!» — усмехнулся Данила и поймал ее, стиснул в объятиях. Ну все, теперь не вырвешься.
Он накрыл ее своей тяжестью — грудь к груди, так что оба могли теперь слышать, как бешено бьются сердца, как кровоток усилился до космических уже скоростей — человеку выдержать под силу ли? Он был теперь только мужчиной — без биографии, без судьбы, без имени, все вытеснила страсть, темная, хтоническая, всепоглощающая, древняя, как мир, — та, ради которой первые люди на земле, забыв все, отдали рай.
Мальчик Эрот с его луком не просто шутит, пронзая сердца, он, случается, убивает.
Ни одна из женщин, которых он знал прежде, не вызывала у него такого желания. Ее запах — те же странные духи, разлитые во флакон опиаты и чувственность и что-то еще… Ах, да, запах опасности! В этой суке искусительнице Марине-Еве было столько же от Эроса, сколько и от Танатоса — бога смерти.
И никакой нежности, ни намека на нежность. Хотя прежде он всегда был нежен с женщинами в минуты близости, сейчас же — нет, только ярость и страсть.
Ее лилейно-белые груди, выбритый гладкий, такой по-детски беззащитный лобок, ее поцелуи — быстрые, резкие, которые жалили его тело, как укусы, и медленные, в целую томную вечность, ее язык, такой горячий, будто она касалась его тела горящей свечой. И еще больше огня. А ресницы у нее такие длинные, что, когда она прижимается лицом к его животу, ему кажется, что бабочка бьется крыльями о его кожу — и горячо и щекотно, а вот бабочка спускается ниже. Черт побери, Марина, или как там тебя…
Данила входил в эту женщину снова и снова — им теперь не разорваться. И стоны, и крики, Эрос и Танатос — две стороны любви.
Тела колыхались, как волны: приливы, отливы, и штормом — оргазм.
* * *
И вот все кончено. Лина лежала не шелохнувшись, отстранившись от мужчины, с которым только что была близка. Она всегда считала, что истинные чувства мужчины и женщины проверяются тем, как они ведут себя после соития. Остается ли нежность и интерес друг к другу после утоления страсти или же нет?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Они с фотографом были не нужны друг другу. Он лежал, отвернувшись лицом к одной стене, она к другой, а между ними пролегла разделяющая пропасть их различий, его самодостаточности и ее лжи.
Она прислушалась к его дыханию — ровное, тихое? — и осторожно посмотрела на партнера: Данила лежал неподвижно и спал.
Итак, если сегодня у нее ничего не получится, значит, она будет ждать подходящего момента, сколько придется. Но лучше бы обойтись без этого — пусть все закончится сегодня, она не хочет больше ни совместного существования, ни лжи, ни секса с этим парнем. Нужно попытаться сделать это сейчас…
Она осторожно приподнялась, накинула сорочку, прокралась к своему рюкзаку, лежащему в шкафу, тише-тише, и достала пистолет. Девять граммов свинца — лучшее решение для всех участников этой истории.
Осторожно, на цыпочках босых ног, она проскользнула мимо кровати, где лежал ее голый любовник, повернулась к нему спиной, и в тот же миг почувствовала, как его сильные руки обхватили ее горло.
Даже в самые жаркие минуты упоения он чувствовал ее отстраненность. Во время их соития она была старательна и искусна, как первоклассная шлюха, но сама при этом ничего не чувствовала. Марина нагромоздила уже много лжи и — добавим сюда еще один лживый оргазм. Ей не то что не было сейчас хорошо, ее — здесь и сейчас, с ним — вообще не было. Однако даже понимая это, Данила не мог противиться искушению.
Древняя как мир история — миф про героя и красавицу. Герой спускается в подземный мир, его искушают, подвергают испытаниям, он умирает и воскресает. Взорвавшись на пике, Данила отстранился от той, кто подарила ему наслаждение. Ему казалось, что с этой странной женщиной он только что и впрямь спустился чуть ли не в подземное царство — в самую что ни на есть темную хтонь.
Данила отвернулся от нее и притворился спящим. Зная, что его панночка-оборотень в любую секунду может обернуться кем или чем угодно, он был на страже. Он видел, как она привстала, проскользнула в глубину комнаты, нащупала что-то в шкафу и достала пистолет.
Он вскочил и схватил ее за горло:
— Что ты задумала?!
Она вскрикнула, попыталась высвободиться, отчаянно царапаясь, завертелась в его руках. Не выдержав, он влепил ей пощечину (Данила впервые в жизни ударил женщину, впрочем, теперь он видел в ней не женщину, а только врага).
— Хотела меня убить или подставить? — Он прижал ее к стене — теперь не вырвется. — Значит, так. Либо я сейчас вызываю полицию, либо оторву тебе голову.
Она вытерла кровь с разбитой губы и почти спокойно спросила:
— А другие варианты есть?
— Есть. Ты мне сейчас все рассказываешь. Советую выбрать именно этот.
Они смотрели друг на друга в упор — капкан взглядов.
Данила усмехнулся:
— У тебя нет выбора. Ты просто отсюда не выйдешь.
У нее действительно не было выбора. Она наклонила голову, соглашаясь на его условия. Он чуть ослабил руки.
— Итак, как тебя зовут на самом деле?
— Лина.
— Хорошее начало, молодец, — кивнул Данила. — Поехали дальше. Рассказывай.
— Но это долгая история, — вздохнула Лина.
— А мы оба никуда не торопимся. — Данила швырнул ее в кресло, как куклу, а сам сел на пол рядом: — Давай, Лина, выкладывай все с самого начала.
Она сжалась в тугую пружину отчаяния и боли и стала рассказывать историю своей жизни.
* * *
Вечер переходил в ночь, окна вспыхивали, как свечи, и город загорался миллионами огней. На небо медленно, как горделивая прима на сцену, выходила луна, все больше расширяясь, распространяя границы своего контроля все дальше. Луна наплывала на крыши, дворцы, набережные, город засыпал, засыпали дети, старушки с их собаками и кошками, корабли в порту, всадники и статуи. Но кто-то сейчас не знал ни сна, ни покоя — в эти минуты девушка Лина, обожженная бедой и жаждой мести, рассказывала своему то ли врагу, то ли любовнику горькую правду, и в этот самый миг, только сто с лишним лет назад, женщина закладывала в стену дорогие ее сердцу предметы, не зная, сможет ли когда-нибудь за ними вернуться.