— Я всё равно выясню, — процедила тихо, а на пороге бросила: — Мало тебе наваляли!
— Мало-мало, иди уже.
Прямо удивительно, что она даже ничего не разбила.
Расстались они раз в двадцатый, но только теперь возникло уверенное ощущение, что навсегда. И никакой досады, никакого огорчения. Наоборот, казалось, будто он оставил старый, громоздкий и тяжёлый чемодан, забитый всякой ненужной дребеденью, и теперь шагает налегке.
***
Ближе к вечеру к нему заскочил Макс. Принёс пиджак, оставленный в ресторане. Но ни телефона, ни портмоне в карманах не оказалось. Значит, оставил у неё? Ну, здорово!
Как было бы хорошо, никогда больше с ней не видеться. И пусть бы даже сначала было плохо. Пусть бы даже очень плохо. Он бы перетерпел. Когда её нет, он хотя бы сам себе хозяин.
А при мысли, что хочешь-не хочешь, а предстоит-таки с ней встретиться, ну и конечно, объясняться, о чём-то говорить, да и не о чём-то, а том, что между ними произошло, и при этом в глаза её смотреть, внутри всё тотчас обмирало. И жарко становилось, хоть снова под ледяной душ.
Ещё вопрос: что вот он ей скажет? Правду?
"Я тебя ненавижу-презираю, но меня к тебе невыносимо тянет, потому так и случилось. Прости, этого больше не повторится" Или: "Извини, я был просто пьян".
Всё это какой-то тупой, беспомощный лепет. Самому аж противно. Да и какой бы она ни была, любые его слова ранят её чувства. Хотя какие там чувства могут быть? Ведь наверняка с её стороны был голый расчёт. Причём с первого дня предсказуемый. Она ещё на собеседовании наглядно продемонстрировала свои намерения. А вдруг нет? В ту ночь она казалась такой настоящей…
"Не будь идиотом! — обрывал он себя зло, не позволяя размечтаться. — Она тебе и в лагере казалась настоящей".
Такие, как она, твердил, в принципе неспособны на искренние чувства. Только зачем ей…? И тут же вспомнились слова сисадмина Жмурова про её интригу с замдекана, про то, как она училась, не учась…
Всё же очевидно, с горечью подумал он. Полина и тут, наверняка, решила пойти проторённой дорожкой. Тем более он накануне объявил, что увольняет её. Неужели она всерьёз думала, что после этого он переменит решение? Да он теперь наоборот ещё твёрже решил от неё поскорее освободиться.
Ещё и Астафьев вцепился, как клещ: куда пропал вчера? Что с таблом? Кто начистил? Почему не отвечал на звонки? Где ночевал? У кого? Уж не в Новоленино ли? Колись! Ведь в Новоленино же? По лицу видно!
Ремир отпирался. Не хотел насмешек, взглядов "я-так-и-знал", непрошенных советов и всяких пошлых комментариев, которые всенепременно так и польются из Макса.
Ну а главное, было почему-то очень стыдно за то, что случилось. За то, что оказался таким безвольным и не смог устоять перед ней. И за то, что сбежал, стыдно. Даже перед самим собой стыдно. Так что нет, пусть уж лучше никто не знает, где и с кем он вчера ночь провёл.
Только Астафьев, как показалось Ремиру, не очень-то ему поверил. Да и плевать.
В воскресенье Долматова вообще никто не тревожил — вот она жизнь без телефона во всей красе. Хотя спокойно всё равно не было. Он буквально места себе не находил. Изо всех сил старался не думать про пятницу, пытался отвлечься на одно, на другое, но что бы ни делал — никуда не мог деться ни от этих мыслей навязчивых, ни от ноющего чувства в груди, ни от томительного жара, что время от времени накатывал волной. Тут ничто не помогало: ни тренировка с усиленной нагрузкой, ни контрастный душ.
И ведь как знал, когда не хотел идти на этот корпоратив! А ночью и вовсе снилась всякая пошлость.
В понедельник они съездили с Максом на могилу к отцу, ну а следующий день он провёл у матери, с которой по негласному соглашению встречался раз в месяц.
Вообще, длительные праздники его утомляли. Иной раз он просто не знал, чем себя занять. А когда на сердце мятежно, вот как сейчас, когда неясное волнение прямо изводит всего, праздничное безделье и вовсе было невыносимым.
Так что в среду на работу Ремир летел чуть ли не с радостью.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})***
В десять утра Алина вместе с кофе принесла ему пакет.
— Доброе утро, Ремир Ильдарович! Вот — с охраны позвонили, передали. Сказали, что вы в пятницу в ресторане оставили.
В пакете оказались портмоне, часы и телефон.
Ну надо же, удивился Ремир. А он ожидал, что Горностаева не преминет вручить потерю лично, а заодно и поговорить о своём положении. Он, конечно же, испытал облегчение, но вместе с тем и лёгкое чувство досады, что ли. Чего уж сам от себя не ожидал.
— Ремир Ильдарович, вы в курсе, — вывела его из раздумий Алина, — что в ресторане в пятницу опять произошёл скандал с участием Горностаевой?
— Нет, — мотнул он головой. А внутри всё напряглось.
— Может, это случилось уже после вашего ухода?
— Случилось — что?
— Её застукали в женском туалете вместе с Хвощевским прямо во время… ну вы сами понимаете.
Алина вышла, заявилась главбухша. Принесла документы, что-то долго и нудно втолковывала, а Ремир с трудом ухватывал суть её слов. Пару раз даже поддакнул невпопад.
После неё пожаловал Макс с дурной вестью: под Читой на станции крупная поломка. Надо срочно выдвигаться, причём самому Ремиру, так как грядут разбирательства с надзорными органами.
Поэтому до обеда Долматов работал в режиме цейтнота: делал всё, что можно было сделать, созванивался, раздавал чёткие указания, рассылал по службам и отделам распоряжения, подписывал срочные бумаги, в том числе и пакет документов к тендеру с Авиазаводом.
— Напоминать не нужно, что всё это надо прошить, запечатать, заклеить в плотный, непрозрачный пакет и лично отвезти в комиссию по госзакупкам?
— Да-да, — с готовностью закивала Лиза, — я знаю. Сама сегодня же отвезу.
— Паспорт при себе есть?
Она снова кивнула.
Всё-таки, подумал он, плохо, что в такой момент вместо надёжной Штейн осталась эта придурковатая Лиза.
— Тогда ступай, действуй. И давайте без сцен и мордобоя, ясно?
Лиза в третий раз кивнула и удалилась.
На обед куда-то ехать времени не оставалось, поэтому в кои-то веки решил спуститься в кофе-бар, быстро перекусить и в путь. Как только он подошёл к стойке, тотчас все оживлённые разговоры разом смолкли. Оглянулся — дамы из бухгалтерии, маркетинга, коммерческого, планового сосредоточенно жевали, не поднимая глаз от тарелок. Вспомнились слова Макса.
«И впрямь, как бы не подавились», — хмыкнул он и отошёл к дальнему столику, чтобы не смущать сотрудниц.
Постепенно атмосфера разрядилась, и девушки вновь начали шушукаться и посмеиваться. Говорили они тихо, но обрывки всё равно долетали: «Горностаева… Хвощевский… туалет…».
— Вон она! Пошла… — довольно громко воскликнула Инга Миц.
И все как по команде устремили взгляд в сторону холла.
И правда, мимо увитой лианами перегородки, отделявшей холл от кофе-бара, прошла Горностаева. Видимо, и она уловила возглас Миц, потому что на миг приостановилась и обернулась. Взглянула на неё, а его, похоже, не заметила. И лицо у неё такое было, что в груди больно сжалось.
Затем она направилась к лифтам, волоча за собой шлейф смешков, шепотков, оскорблений…
С трудом доев несчастный бургер, Долматов поднялся к себе. Сунул в портфель нужные документы, смену белья, зубную щётку, благо всё это предусмотрительно хранилось «на всякий пожарный» в комнате отдыха. Напоследок, уже перед самым выходом, попросил Алину призвать Никиту Хвощевского.
Тот явился незамедлительно и с виду не то чтобы робел, но заметно нервничал.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Что у вас произошло с Горностаевой?
— Ничего, — покачал головой Никита.
— Уточню: в пятницу, в уборной ресторана.
— Да ничего такого, — отвёл глаза Хвощевский.
— А если её спрошу?
Никита закусил губу.
— Я не хотел… я просто напился, перекрыло меня… И ничего такого я не сделал, так только…