И тут же, как яркие фотовспышки, всплывали один за другим фрагменты вчерашнего вечера, вчерашней ночи. Как поймал её в коридоре — а хотел ведь пройти мимо, но не смог. Как впился поцелуем, и от губ её рассудок помутился окончательно. Как любил её на этом самом диване с такой неистовой страстью и отчаянием, будто иначе погибнет. Он и правда, чуть не погиб, когда всё, что полыхало, бушевало, болело внутри, наконец взорвалось мощным и нестерпимо ярким, до слепящих кругов перед глазами, оргазмом.
Кровь вновь прихлынула, и тело сразу ожило, забив на волю хозяина. Пах стремительно наливался жаром и тяжестью, так что ситуация грозила вот-вот стать бесповоротной и непоправимой. Впрочем, непоправимое уже случилось, но пусть оно хотя бы не повторится!
Ремир осторожно высвободил руку, сдвинул её ногу и, призвав всю силу воли, встал с дивана, изнемогая от мучительного и острого желания. Голова еле соображала.
Одежда и его, и её беспорядочно валялась по всему полу. Брюки и рубашку, точно изжёванные, достал из-под дивана, даже стыдно надевать, а носков он и вовсе не нашёл. Но пока оставались хоть крупицы разума в дурной голове, Ремир поспешно оделся, только вот перед тем, как малодушно сбежать, зачем-то остановился, снова посмотрел на неё, на спящую. И в груди так остро, так пронзительно защемило, что до боли захотелось наплевать на всё: на здравомыслие, на положение и работу, на прошлое, наконец. Наплевать и остаться с ней. И чтобы они опять, как вчера ночью… Потянулся невольно рукой к её волосам, размётанным по подушке, но тут же спохватился.
«Что ты творишь?! Прекрати, идиот!», — стиснув челюсти, приказал себе он и решительно вышел из комнаты.
К счастью, замок на входной двери оказался с защёлкой, иначе пришлось бы её будить, а Ремир даже помыслить не мог, как теперь, после всего, в глаза ей взглянуть, не то что заговорить.
Он тихо выскользнул в подъезд и осторожно затворил за собой дверь.
Несколько минут он петлял по дворам — спросить дорогу было не у кого.
Наконец вышел к автобусной остановке, тоже безлюдной. Собственно, чему удивляться — суббота, пять утра. Хотя даже и пяти, наверное, ещё нет. Он поднял запястье, но часов не обнаружил. Здорово! Похлопал по карманам — ни портмоне, ни телефона при нём тоже не оказалось. Вообще замечательно! Забрался к чёрту на рога, и куда теперь?
Он растерянно оглянулся. Никого. Ни дворников, ни бомжей, ни собак. И что делать? Как из этой дыры выгребать без денег, без связи, ещё и без носков? Главное, и в какую сторону-то идти не знал, поскольку не бывал тут ни разу, а внутреннего компаса, к сожалению, не имел.
В конце концов, решил дождаться тут, на остановке, хоть кого-нибудь. А там попросить телефон, позвонить Максу, пусть приедет заберёт.
Прождал по ощущениям полчаса, не меньше, озяб до дрожи, когда наконец увидел двух парней лет восемнадцати-двадцати в трениках и олимпийках. Рванул к ним:
— Эй, пацаны! Стойте!
Они остановились, уставились на него с прищуром, мол, кто такой и что надо?
— Дайте телефон позвонить?
Они недоумённо переглянулись, хмыкнули.
— А ты ничего не попутал?
— А-а, ну да — пожалуйста.
— Такой большой дядя… свой надо иметь, — ухмыльнулся один, зачем-то обходя его со спины.
Второй тоже криво улыбнулся и, оглядев Ремира с ног до головы, придвинулся ближе:
— Хорошие у тебя ботиночки. Сразу видно — дорогие. Дай поносить?
— Ты охренел, что ли? Телефон дай! Я только звонок один сделаю и сразу…
Договорить ему не позволили. Тот, что со спины, вдруг резко ударил по почкам, видимо, ногой. Ремир охнул, задохнулся и тут же получил удар самодельным кастетом в челюсть. Хорошо хоть, в последнюю секунду сработала реакция, и он успел отклонить голову назад, а иначе перелома точно не избежал бы. А так отделался лишь разбитой губой.
Ну а дальше пошло по накатанной: отключить на время ощущение острой боли в пояснице, предельно сконцентрироваться, круговой блок, удар ребром ладони в шею тому, что с кастетом, и тут же, в довесок — хидза-гэри* (удар коленом) в лицо. Молниеносный разворот — блок — выпад — удар. Сотомаваши** (маховый круговой удар ногой), и тот, что напал сзади, хватая воздух ртом, корчится на земле.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Морщась от спазма в пояснице, Ремир наклонился к одному из поверженных, обшарил карманы, выудил сотовый.
— Сссука, — прошипел пацан. — Я тебя ещё найду.
Ремир на него даже не взглянул, набрал по памяти номер Астафьева, выслушал пятнадцать безответных гудков. Повторил ещё пару раз. Выругался. Пацаны тем временем с трудом, кряхтя, стали подниматься с земли. Ремир набрал телефон службы такси. С ними повезло больше — ответили сразу.
— Где вы находитесь? — вежливо спросил диспетчер.
Ремир заозирался — самому бы понять, где он находится.
— В Новоленино. На остановке.
— Пожалуйста, сообщите точный адрес.
— Эй, пацаны, — позвал он парней, — это что за место?
— Пошёл ты, козёл, — отозвался один, сплюнув.
Но тут на глаза попалась табличка с номерами маршрутов и названием остановки.
— Спутник… Остановка «Спутник»! — радостно прочёл он.
Потом подошёл к парням, но бить передумал. Швырнул им небрежно телефон, а там уже и такси подоспело.
А дома его ждал сюрприз в лице Наташи. Ремир чертыхнулся про себя: когда, зачем дал ей ключи?
— А предупредить о своём визите нельзя было? — буркнул.
— Я звонила тебе, ты не отвечал, — с упрёком сказала она. — Ты вообще где был? Ты подрался? А Астафьев где?
«Сказать ей правду? — подумалось вдруг. — Нет, потом, сейчас нет никаких сил выяснять отношения».
Он скинул туфли и прошлёпал босиком в ванную. Наташа за ним.
— Куда ты? Я же тебя спросила…
— Сейчас я хочу помыться и лечь спать. Всё. Остальное — потом.
— Он хочет! А я тут, значит, сиди в неизвестности, умирай от волнения… — начала заводиться Наташа.
Ремир посмотрел на подругу устало. А Макс ведь прав, Наташа и впрямь чем-то походила на Горностаеву, если приглядеться. Не совсем, но нечто общее явно угадывалось. И тут же поймал себя на мысли, что впервые, подумав о Полине, испытал не злость, а волнение. Сердце так и ёкнуло. Ну, не идиот ли?
— Слушай, иди к себе?
— Что?! Ну, знаешь ли… Может, мне вообще уйти? Навсегда?
— Давай. Ключи только верни.
Ключи Наташа вернула, запульнула их в него с яростью, с красноречивыми, трёхэтажными эпитетами. Как ещё увернулся. Захлопнул дверь ванной. Наташа продолжала стучать и ругаться, а перед глазами всё равно стояла Горностаева. Да такая, какой прежде, до вчерашней ночи, он её не видел. Разделся перед зеркалом, осмотрел себя, как будто с удивлением: она спала у него вот тут, на груди, целовала его… в голову снова ударила кровь, внизу живота тягуче заныло.
"Так нельзя!", — рассердился он на себя.
Чтобы стряхнуть наконец наваждение, Ремир долго терзал вероломное тело контрастным душем, резко переключая ледяную воду на кипяток и обратно.
За дверью вроде всё стихло. Однако, когда он вышел из душа, Наташа всё ещё сидела в комнате. С виду вполне спокойная, но Ремир знал по опыту — спокойствие это обманчиво и влёт может вылиться в очередной скандал с воплями и швырянием всего, что под руку попадёт.
Интересно, какая Горностаева, когда злится? Почему-то вдруг некстати представилось, как зелёные глаза полыхают огнём.
— Кто она? — без всяких переходов холодно спросила Наташа, выдернув его из мыслей. — От твоей рубашки так и разит женскими духами, и на воротнике помада…
До чего же не хотелось сейчас ввязываться в эти выяснения! Да и вообще ничего не хотелось. Хотелось побыть одному, спокойно подумать… И помада, кстати, не её, точно. Она не накрашенная была совсем, это он почему-то запомнил.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Какая-нибудь шлюшка с работы? — с презрением сказала, как плюнула Наташа.
— Ты же собиралась уйти? — вскипел Ремир. В глазах сверкнула злость.
Моментально уловив перемену его настроения, Наташа замолчала, поднялась с дивана, прошествовала в прихожую.