Маклаков. — Я не помню.
Олышев. — Вероятно, Белецкий доложил вам бумагу относительно Шорниковой?
Маклаков. — Она была у меня в руках, и я говорил лично с министром юстиции.
Олышев. — Вы не поручали кому-нибудь переговорить с министром юстиции?
Маклаков. — Я думаю, что сам лично говорил.
Олышев. — А Джунковскому не поручали?
Маклаков. — Может быть.
Олышев. — Вы не помните, что доложил вам Джунковский после разговора с министром юстиции?
Маклаков. — Что министр юстиции всячески уклоняется от постановки этого дела…
Олышев. — Вы говорите, что ее судили и оправдали. Не внес ли министр юстиции, после разговора, это дело в сенат?
Маклаков. — Я не сумею вам сказать. В этой области я могу сказать совершенно несуразную вещь.
Председатель. — 26 июля 1913 года сенат это дело прекратил, за отсутствием состава преступления. Припомните подробнее ваш разговор с министром юстиции.
Маклаков. — Мне трудно рассказать не потому, чтобы я не хотел…
Председатель. — Понимаете, дело перекидывается из министерства юстиции в министерство внутренних дел, а министерство внутренних дел этот мяч бросает обратно министерству юстиции. Ее хотели покрыть, хотели, чтобы это сделало министерство внутренних дел, путем не обнаружения, хотя ее товарищ по профессии Бродский указал вам и Щегловитову место ее жительства, причем говорил, что ее укрывает охранное отделение.
Маклаков. — Она в Саратовской губернии укрывалась.
Председатель. — Это было лучше для министерства внутренних дел, но хуже для министерства юстиции, потому что министру юстиции пришлось судить эту Шорникову, т.-е. свою секретную агентшу. Как же министр юстиции и министр внутренних дел решили разрубить этот узел?
Маклаков. — Я просил внести дело в совет министров, потому что Щегловитов определенно отстаивал свою точку зрения. Я приехал вместе с Джунковским в совет министров, со мной был Брюн-де-Сент-Ипполит, а Щегловитов привез с собой Корсака, прокурора судебной палаты. У Коковцова на даче было заседание, специально по этому вопросу; совет министров, после долгих обсуждений, принял в соображение все данные за и против и постановил, чтобы суд решил дело; извиняюсь, я не знаю, как решил сенат… передать в судебную инстанцию…
Председатель. — Мы вам удостоверяем, что 26 июля правительствующий сенат по 1 департаменту это дело ликвидировал, т.-е. оно ликвидировалось министерством юстиции. Теперь скажите, какое дальнейшее участие министр внутренних дел принимал в этом деле?
Маклаков. — После того, как мы получили официальное уведомление, что она считается к делу не причастной, что она не преступница (она в ужасном виде пришла к Джунковскому), ей была выдана из департамента полиции, с моего разрешения, сумма. Что с ней дальше сталось, не знаю; она получила, кажется, две или три тысячи; она была совершенный инвалид, никуда негодный человек.
Председатель. — Оглашается расписка от 1 августа 1913 года: «За услуги, оказанные департаменту полиции и признанные правительствующим сенатом, в заседании от 26 июля сего года получила по распоряжению г. товарища министра внутренних дел, свиты его величества генерал-майора Джунковского, 300 руб. на лечение, 500 — на поездку заграницу, 1000 — на устройство своих дел, всего 1800 рублей». Выходит, что она оказывала услуги, и услуги эти были признаны правительствующим сенатом. Это вы помните? Таким образом, сокрытие этой женщины обстояло так: она была пропущена через сенат, который признал ее услуги, оказанные департаменту полиции, и прекратил дело, а затем уже министр внутренних дел дал ей деньги на выезд заграницу.
Маклаков. — О загранице я ничего не сумею сказать.
Председатель. — Вам кажется законной такая деятельность чинов министерства внутренних дел, Джунковского и других?
Маклаков. — Позвольте вот что сказать: мне кажется, судить было трудно; это был вопрос человеколюбия; но этот исход, сравнительно с тем, куда толкал департамент полиции, казался единственно возможным.
Председатель. — Вы считаете, что делом человеколюбия было и заседание совета министров с участием Корсака, Джунковского и Белецкого, когда совет министров, — вы понимаете, это высшее в стране правительственное учреждение, — разрешал вопрос, относиться ли человеколюбиво к этой женщине? Тут был громадной важности политический вопрос, вы понимаете, в чем он заключается. Столыпину, чтобы распустить думу и сделать coup d'état, нужно было создать процесс против членов с.-д. группы; потому-то, а не из человеколюбия, ваши товарищи по совету так и взволновались.
Маклаков. — Позвольте расчленить вопрос: ставить дело на суд, как требует министр внутренних дел или не ставить?
Председатель. — Почему-то, какая-то безвестная Шорникова вдруг заинтересовала всех министров государства! Вы не можете не видеть, что именно это имелось в виду в совете министров; потому что вы все этим занимались.
Маклаков. — Из данных департамента полиции было видно, что ее укрывали. Я получил запутанный комок, который нужно было так или иначе рассечь.
Председатель. — Вы, может быть, помните телеграмму от 26 июля 1913 года, т.-е. в день, когда заслуги Шорниковой были признаны сенатом, по терминологии расписки? Текст телеграммы, которую послал будущий директор департамента полиции Васильев директору департамента полиции Белецкому, такой: «дело прошло хорошо»; после этого были выданы деньги.
Маклаков. — Я даже не знал о существовании этой телеграммы.
Председатель. — Все-таки вы, может быть, не скроете от нас, что вам и вашим товарищам было совершенно ясно значение этого дела, потому-то так и возились? Ведь это верно?
Маклаков. — Да, это верно. Я скажу, что за всю мою службу это было самое тяжелое и неприятное дело; потому что она мне написала письмо; затем, она в ужасном виде пришла; она до такой степени устала от всех преследований: постоянно жила на-чеку — тут ее обнаружат, тут не обнаружат; только при помощи Комиссарова она пристроилась, где-то служила; она нигде не могла найти себе места; в кругах революционных на нее смотрели, как на предательницу, а в правительственных, т.-е. полицейских, как на человека, который может очень скомпрометировать; и все ее, как вы сказали, как мячик, перекидывали. Когда судьба привела ее к нам, был новый министр, новый товарищ министра, мы остановились перед этой дилеммой: в совете министров мне говорили, что это касается министерства внутренних дел. «Хорошо, вы не хотите себя запачкать, надеваете перчатки, из-за этого около дела может подняться такая буря, которая бог знает во что разразится, будут требовать пересмотра процесса»; вот что говорилось. Так что, мне казалось, что ход, который мы сделали, был самый чистый.
Председатель. — Но согласитесь, что, если вами с Джунковским, как вы заявляете, руководило чувство человеколюбия, то Герасимов и Белецкий этих чувств человеколюбия, судя по их деятельности, были лишены?
Маклаков. — По мере того, как я убеждался (не они одни, много было таких), я постепенно от них отходил, что было, не скрою, чрезвычайно сложно, потому что ни у одного министра не было такой организованной сети преданных людей, как у каждого из них, потому что они были окружены. Они могли как угодно вести свое дело. Это были маги своей техники, они знали всю закулисную сторону. Это было, как форт Шаброль.
Председатель. — Имею честь доложить Комиссии, что в деле департамента полиции девятого производства о мещанке Е. Н. Шорниковой имеется выписка 10 октября 1913 года из немецкой газеты «Vossische Zeitung» следующего содержания: «на-ряду с процессом Бейлиса в Киеве, «русский суд» (в ковычках) предстал в настоящем освещении в сенате, в деле провокаторши Шорниковой. В этом деле, русское правительство, повидимому, решило разорвать со всеми «предрассудками» европейского правового отношения к суду. Сенат в Петербурге признал легальность и безнаказанность самого подлого провокаторства. Это дело доказывает отсутствие всяких оснований для процесса по обвинению в государственной измене социал-демократической партии второй думы». Газета требует пересмотра этого процесса и оправдания жертв царизма, невинно осужденных членов думы. (Оглашается подпись, сделанная, по словам Н. А. Маклакова, рукою Белецкого.)
Маклаков. — Может быть, я его оговорил?
Председатель. — Нет, не беспокойтесь. Все равно, он не станет отрицать своего почерка. Если ошибка, она будет вскрыта. В этой заметке упоминается второе дело — Бейлиса. Хотелось бы перейти к его рассмотрению. Все это было, значит, в январе и октябре 1913 года?