Председатель. — Нет, не беспокойтесь. Все равно, он не станет отрицать своего почерка. Если ошибка, она будет вскрыта. В этой заметке упоминается второе дело — Бейлиса. Хотелось бы перейти к его рассмотрению. Все это было, значит, в январе и октябре 1913 года?
Маклаков. — Заседание совета министров по делу Шорниковой, должно быть, в мае или июне.
Председатель. — 26 июля; а осенью, как раз, приспело дело Бейлиса. Скажите, в каких сношениях по делу Бейлиса было министерство внутренних дел с министерством юстиции?
Маклаков. — Мне кажется, я был тогда губернатором.
Иванов. — Это было в 1913 году, в сентябре месяце.
Маклаков. — В 1913 году, ну, я извиняюсь. — Кажется никаких сношений не было. Разговоры были без конца, в совете министров, и везде.
Председатель. — Вы припомните, что вы, по докладу Белецкого, отдали распоряжение шифрованной телеграммой начальнику киевского губернского жандармского управления установить самое тщательное и осторожное наблюдение за всем составом присяжных заседателей…
Маклаков. — Так.
Председатель. — …предстоявшей с 25 сентября сессии киевского окружного суда.
Маклаков. — Да, это может быть, было, опять — по просьбе министра юстиции, потому что там предполагался подкуп. У него были данные, так что указание «очень осторожно» было сделано и мною. Около этого дела разыгрывались страсти, бог знает как.
Председатель. — И до начала слушания дела Бейлиса. — При этом, чтобы «наблюдение производилось тонко, осветить все сношения присяжных заседателей и возможность влияния на них заинтересованных в деле лиц. О ходе наблюдения постоянно осведомлять прокурора судебной палаты Чаплинского, коему и докладывать все данные, могущие дать судебной власти материал для суждения о настроении присяжных заседателей; накануне разбора дела все подробности наблюдения донести по телеграфу директору департамента Белецкому, для сведения министра внутренних дел».
Маклаков. — Самая редакция текста этой телеграммы мне неизвестна. Общее наблюдение, как я говорил, могло быть установлено по ходатайству министра юстиции, а в какой форме, — это литература Белецкого, многословная и неясная. Это уж от него шло, а не мое.
Председатель. — Но все-таки он вам докладывал о ходе наблюдения?
Маклаков. — Да, потому что боялись еврейского погрома, в связи с делом.
Председатель. — Как же вы, предполагая погром, устанавливаете другое наблюдение: наблюдение филеров за присяжными заседателями?
Маклаков. — Я говорю, это дело нас интересовало с другой стороны, так что все другие доклады, не специальные, как, например, о настроении присяжных заседателей, для министра внутренних дел никакого интереса не представляли.
Председатель. — Как, собственно, с точки зрения законности, обстоит дело? Может ли министр внутренних дел распорядиться поставить филеров наблюдать за лицами, которые имели несчастие попасть в списки присяжных заседателей?
Маклаков. — Я не сумею вам сказать. Тут другое наблюдение, чтобы не было злоупотреблений, не было попытки подкупа присяжных заседателей со стороны заинтересованных в процессе лиц. Тут, говорил министр юстиции, мобилизованы были такие страшные силы…
Председатель. — Мало ли, что говорили. Как же, на основании того, что «говорят», министр юстиции просит министра внутренних дел, а министр, на основании этого «говорят», отдает распоряжение?
Маклаков. — Простите, министр юстиции, у которого идет громкий процесс, обращается в министерство и говорит, что, по его сведениям, могут быть подкупы, и он просит, в предотвращение такого явления, установить наблюдение. Это была не политика; так мне кажется, я не юрист.
Председатель. — Так что, вы думаете, что данный текст неверно передан?
Маклаков. — Я с этим текстом не согласен от начала до конца.
Председатель. — Но, кроме того, жандармскому полковнику было поручено принять тщательные меры к охране прибывших для обвинения по этому делу прокурора судебной палаты Виппера и поверенного гражданского истца Замысловского. Вероятно, тоже говорили, что им что-нибудь грозит?
Маклаков. — Это через меня не шло: но, несомненно, докладывалось, что могут быть покушения на прокурора, а Замысловский сам об этом говорил; он потом писал книгу по этому поводу.
Председатель. — Скажите, пожалуйста, зачем командировали от министерства внутренних дел чиновника особых поручений Дьяченко?
Маклаков. — Дьяченко? Я такой фамилии не помню.
Иванов. — Любимова?
Маклаков. — Любимова Белецкий командировал. Чтобы человек собственными глазами видел самое течение процесса, был там все время; чтобы, в случае, дать те или другие указания властям; чтобы там был человек, который мог бы дать указание, относительно интересовавшего нас погрома, и у него были такие указания.
Председатель. — Вы не находите, что лучше было, во избежание погрома, не ставить этого процесса, вместо того, чтобы его поставить и потом охранять? Вам известно, вас телеграфно уведомили, что, для наблюдения за присяжными заседателями, начальник жандармского управления поставил 23 филера? И, за недостатком местных филеров, вытребовал филеров из Житомира, Бердичева и Полтавы?
Маклаков. — Я сейчас в первый раз узнаю, такие подробности мне не докладывались.
Председатель. — Вы все-таки близко следили за ходом процесса?
Маклаков. — Не скажу, чтобы очень. Я читал газеты.
Председатель. — Вероятно, не только газеты; вы специально человека туда посылали.
Маклаков. — По возвращении он докладывал.
Председатель. — Разве он не слал телеграмм?
Маклаков. — Но это докладывалось Белецкому. Если посылал, то в департамент полиции.
Председатель. — А что вы решили, в связи с допросом свидетеля Махалина?
Маклаков. — Не помню.
Председатель. — Относительно показаний подполковника Иванова вы не встретили препятствий к несокрытию правды на суде?
Маклаков. — Нет, я не помню.
Председатель. — Но вопрос мог быть вам поставлен; вы не помните вашего распоряжения?
Маклаков. — Нет, не помню. Перед этим процессом были большие пререкания у прокурора с губернатором. Тут фигурировал начальник сыскной полиции, его фамилия малороссийская, как будто, Мищук. Им был недоволен прокурор палаты, а губернатор его отстаивал. С вещественными доказательствами вышло недоразумение какое-то.
Председатель. — Инцидент касается того, можно ли Иванову сказать, что Махалин был секретным сотрудником охранного отделения; в деле разрешено сказать ему это, но с тем, чтобы в показании он подчеркнул, что от его услуг жандармский надзор отказался в виду недобросовестности Махалина в денежных расчетах. Нас интересует деятельность Белецкого и министерства внутренних дел не с той точки зрения, что в данном случае человека подстрекнули к лжесвидетельству, а с той, что министерство внутренних дел интересовалось и существом процесса; как вы, может быть, помните, в телеграммах ваших чиновников, которые они сюда давали, отмечалось: «обвинение имеет шансы», «пошатнулись шансы защиты»?
Маклаков. — Это все мне докладывал Белецкий, два раза в неделю… А относительно сумм — не единичный случай. Ведь вопрос об охранном отделении — очень специальный. Мы ликвидировали, кажется, четыре охранных отделения в России.
Председатель. — Отчего все не уничтожили?
Маклаков. — Потом, понемножку, опять пришли. Я укажу, например, на петроградское отделение. Был сменен Комиссаров. Все они больше за наградами, каждую неделю какую-нибудь награду выхлопатывали; когда он был заменен другим, в течение одного года, из сумм охранного отделения было съэкоминизировано более ста тысяч рублей; так что, за два года с половиной, в которые я заведывал министерством, из экономии по охранным отделениям, мы с Джунковским скопили около 480.000 руб. Тут, правда, и другие суммы были, оставшиеся от охраны по путешествию государя; эти деньги были употреблены с разрешения государя: мы купили место и построили собственное помещение для охранного отделения на Тверской улице, в Петрограде. Вот каковы результаты сокращения агентуры.
Председатель. — Позвольте спросить вас еще об одном деле — о деле Трещенкова. Помните, рабочих расстреливал? В какой момент вашей службы вам пришлось столкнуться с этим делом?