Председатель. — Зачем же вы пытались сделать это домашним способом (хотя и не достигли, как мы теперь знаем)? Почему вы не издали об этом приказа по своему ведомству?
Маклаков. — Боюсь вам сказать сейчас. Может, документ там, у вас; циркуляр был, может быть. Я не хочу ввести вас в заблуждение.
Иванов. — Вы изволили совершенно определенно сказать, что были против секретных сотрудников и против системы соучастия агентов в сообщничестве. Я прошу вас объяснить, вы знакомы с циркуляром 1907 года по внутренним освещениям? Этот циркуляр для внутреннего освещения пополняет циркуляр, которым руководствовался департамент полиции и все агенты.
Маклаков. — Нет, я не знаю этого документа.
Иванов. — Он был в то время, как вы были министром, в 1914 году, дополнен, и дополнение усиливает сферу деятельности этих агентов.
Председатель. — Это не циркуляр, а инструкция.
Иванов. — Инструкция, которой департамент полиции до сих пор руководствовался.
Маклаков. — С указанием внутренней агентуры?
Иванов. — Да, да. Именно эта система была положена в основу.
Маклаков. — Кем она подписана, не можете сказать?
Иванов. — И при вас дополнена усиливающими фактами.
Маклаков. — Теперь департаментом полиции, который считался главным, управлял сам министр. В мое время этого не было. У меня было в неделю только два доклада товарища министра.
Иванов. — Меня интересует то, что вы принимаете известные меры борьбы против системы и в то же время существует инструкция, которой обязаны руководствоваться все чины.
Маклаков. — Если бы она была под рукой… Я думаю, едва ли такой смысл.
Председатель. — Это Комиссия может вам удостоверить совершенно определенно. Инструкция, которой пользовались в ваше время, стоит на той точке зрения, что без секретных сотрудников, участников преступных обществ, невозможен политический розыск.
Маклаков. — Позвольте мне по поводу того, что вы прочли, сказать: здесь надо понимать так — покупают язык, если есть такой язык.
Иванов. — Вы не изволите отрицать, что инструкцию знаете совершенно определенно?
Маклаков. — Я боюсь с вами спорить.
Председатель. — Вы ответили, что нужно различать покупку языка (я беру выше выражение), т.-е. уплату вознаграждения человеку, который, состоя в сообществе, согласился что-нибудь рассказать про это сообщество, от того случая провокации в грубом смысле, когда человек создает сообщество.
Маклаков. — Несомненно.
Председатель. — Ваше распоряжение о том, чтобы это прекратить, касалось обоих случаев или только первого?
Маклаков. — Приказание было: никакими способами не проникать туда. Зачастую не приходится покупать, а сами приходят продавать.
Председатель. — Так что вы оплачивали внедрение ваших агентов в сообщества?
Маклаков. — Agents…
Председатель. — Но не оплачивали пользование членами сообщества с целью получения сведений о нем?
Маклаков. — Я никаких указаний никогда не давал.
Председатель. — Чем же принципиально отличается одно от другого? Агент внедряется и состоит членом сообщества; это, по-вашему, недопустимо; но, по-вашему, допустимо от члена сообщества, проникшего туда, не в качестве агента, получать за плату сведения о жизни сообщества?
Маклаков. — В первом случае мы толкаем человека итти туда, куда он по своим убеждениям итти не может; он внедряется в доверие, как чужой человек, для того, чтобы раскрыть картину. В другом случае, если сам человек идет и открывает, это — не дело министра внутренних дел, а дело сыска, без конца грязное, по неизбежной обстановке своей работы; это — добрая воля, и мы не вводим человека в искушение.
Председатель. — Значит, секретным сотрудником следует считать не того, кто внедряется в сообщество, чтобы там добывать сведения для департамента полиции, а того, кто состоит в сообществе и, вместе с тем, получает деньги от департамента? Если же под секретным сотрудничеством подразумевать то и другое, следует признать, что вы боролись с одной половиной — с осведомлением, оставляя в силе другую половину.
Маклаков. — Я просто о ней не упоминал… Мы, может быть, и дошли бы; а с армией и флотом всякие сношения были отрезаны…
Председатель. — По министерству внутренних дел. Таким образом, следует сказать, что вы допускали внешнюю агентуру, т.-е. внешнее наблюдение, и ту часть внутренней, которая была представлена не служащими в департаменте, а приходившими в департамент или к его агентам и систематически сообщавшими сведения жандармским властям? Так?
Маклаков. — Так.
Председатель. — Теперь, расследуем случай с Шорниковой. Вы говорите, у вас было по этому поводу совещание в совете министров. Какую точку зрения вы отстаивали?
Маклаков. — Я совершенно отказался дать ей материальную возможность избавиться от правосудия, потому что в совете министров даже такой осторожный человек, как покойный Харитонов, говорил, что пойдет канитель. Создается большое дело, будут разговоры, это — нежелательно. Вот их точка зрения. Здесь я отказался. Я был в единственном числе и настоял на том, чтобы ее судили, раз она явится; а после того, как суд кончится, мы рассудим, как поступить.
Председатель. — Кто же из ваших товарищей по кабинету настаивал на ее сокрытии?
Маклаков. — Все до одного. Меня никто не поддерживал. Не то, что скрыть, а все опасались.
Председатель. — Вы это получили по наследству, ибо Щегловитов еще в 1912 году имел разоблачающее письмо?
Маклаков. — Позвольте добавить. Он написал мне по этому поводу, что просит меня принять меры к ее аресту, так как она разыскивается; а в совете министров все были против этого, и Щегловитов в том числе.
Председатель. — Вы же добивались, чтобы она была арестована и чтобы ее судили?
Маклаков. — Она сама написала о том, что хочет приехать и отдаться в руки правосудия. Это было крупное дело. Министр юстиции получил это письмо, ему ничего другого не оставалось делать, как указать на то, что министерство внутренних дел и полиция, в этом случае, должны исполнить свой долг.
Председатель. — С какой точки зрения ваши товарищи по совету министров, в том числе Щегловитов, находили невозможным и ненужным арестовать лицо, которое по розыскным ведомостям значилось, как привлеченное к следствию?
Маклаков. — Это соприкасалось с делом о членах государственной думы, а самое возбуждение дела поднимало весь тот вопрос, о котором члены совета министров полагали, что он обострил бы общую атмосферу.
Председатель. — Потому что обнаружилось бы, что в центре дела стоял провокатор?
Маклаков. — Да.
Председатель. — Но обнаружить, значит — вскрыть истину.
Маклаков. — Нет, они не считали ее провокатором. Конечно, она сообщала сведения департаменту полиции; но она без всякого сомнения, голодала, так, что, вероятно, вопрос был денежный.
Председатель. — Комиссия может установить, что она создала это дело, она принесла знаменитый Наказ, и Герасимов знал об этом.
Маклаков. — Совет министров не думал, что она создала; но молва и общественное мнение видели в ней центр этого дела. Если бы это было опровергнуто, поднялся бы шум, и страшно обострилось бы настроение.
Председатель. — А министров вашего времени, и в частности министра юстиции, не беспокоило то обстоятельство, что в центре большого процесса стоял агент охранного отделения, руководимый Герасимовым и его помощником? Герасимова вы характеризовали великолепно, как корень провокационного зла.
Маклаков. — Об этом не было разговора; был только страх перед ворошением дела, которому совет министров не придавал значения; он считал ее только прикосновенной, т.-е. фактически связанной с участниками.
Председатель. — Какова же была ваша резолюция по поводу этого дела?
Маклаков. — Я не помню.
Олышев. — Вероятно, Белецкий доложил вам бумагу относительно Шорниковой?
Маклаков. — Она была у меня в руках, и я говорил лично с министром юстиции.
Олышев. — Вы не поручали кому-нибудь переговорить с министром юстиции?
Маклаков. — Я думаю, что сам лично говорил.
Олышев. — А Джунковскому не поручали?