в качестве тюремного говора все эти «заначки», «беспределы», «шмотки», так и многие слова, пришедшие с моря, прочно прописались на суше: «маякнуть», «семафорить», «аврал»… Иначе и быть не могло, если мы вышли к трём океанам, а дотянулись – китобойными ли флотилиями, стратегическими ли подлодками – до всех. Привычно и даже стёрто, обесцвеченно звучат выражения «семь футов под килем», «на всех парусах», «мёртвый штиль», «надёжная гавань», «без руля и ветрил», «отдать концы», «красной нитью проходит»…
«Шило» в значении «спирт» тоже пришло с флота – из времён, когда алкоголь на судах хранили в опечатанных кожаных ёмкостях, которые хитрые матросы наловчились незаметно прокалывать шилом.
Или «амбал» («амбальный») – раньше так называли портовых грузчиков. «Маячить», «дрейфить», «зашкериться» (спрятаться; от шхер – узких фьордов, где легко скрыться? Но «шкерить» – ещё и разделывать рыбу)…
Очкурами во Владивостоке называют всевозможные закоулки и тайные проходы. У Даля это слово значит «пояс», но в значении «закоулок, тёмный угол» оно использовалось опять же плавсоставом.
Называть аэропорт портом, по-моему, – чисто материковская привычка. В морском городе порт – это порт.
А «варшавянка» для нас – не песня и не жительница польской столицы, а прежде всего многоцелевая подлодка.
Есть настолько меткие флотские выражения, что становится досадно: почему они не сошли на берег? «Вытряхивать заклёпки» – вести судно на предельных оборотах, до дрожи корпуса. «Разгонять шваброй на баке туман» – заниматься напрасным делом. «Вода из ковша выливается» – наступает утро (имеется в виду наклоняющийся ковш Большой Медведицы).
«Вытравить до жвака-галса» значит выпустить якорную цепь на всю длину, до предела. «Забункеровался под жвак», – говорил мой знакомый, бывший судовой радист дядя Слава, когда в него уже не лезла ни выпивка, ни закуска.
Якорь напоминает крест, но даже без отсылки к христианству, сам по себе, якорь – важный, сильный, нагруженный символ. В старину было понятие «священный якорь» – самый тяжёлый и прочный, которым пользовались в крайнем случае, когда речь шла о жизни и смерти.
Кажется, мачты даже теперь, когда они не нужны в качестве носителей парусов, делают крестообразными неслучайно.
Воинские части напоминают остроги и монастыри. Есть монастыри плавучие и даже подводные.
Маяки и обликом, и сутью своей похожи на церкви.
Соборы в морских городах от века располагались так, чтобы играть роль навигационных знаков.
Морские термины мы заимствовали у голландцев, авиационные – у французов (все эти элероны с фюзеляжами; даже изобретённое русским инженером Глебом Котельниковым спасительное устройство получило французское имя «парашют»). Удивительно, что потроха автомобиля называются по-русски – цепи, успокоители, натяжители, кулачки, пальцы, червячные передачи… Ещё более удивительным кажется отвоёвывание языком утраченных было позиций. Так в какой-то момент (борьба с низкопоклонством?) голкиперов, хавбеков и форвардов вытеснили вратари, полузащитники и нападающие.
Интересны слова, сумевшие устоять при вторжении иностранных. Сохранилась, например, «палуба», однокоренная с лубом и лубком (у протопопа Аввакума – «полубы» на «дощенниках»). «Рубка», считается, произошла от голландского roef, а может, от русского «рубить», «сруб»?
Многие морские термины имеют ветвящиеся, как речные дельты, значения, и смысл можно уловить лишь контекстуально: бухта троса и бухта как часть акватории, галс – курс относительно ветра и галс – снасть, гюйс как флаг и как элемент одежды, риф парусный и подводный, лаг – морской спидометр и лаг – борт…
Глагол «травить» имеет как минимум три морских значения, помимо основного сухопутного. Иван Гончаров на «Палладе» узнал два из них. Первое – «вытравливать (вместо выпускать) канат или верёвку». Второе описано так: «Офицер хотел что-то закричать матросам, но вдруг отвернулся лицом к морю и опёрся на борт… “Что это, вас, кажется, травит?” – говорит ему другой». Есть и третье значение – «травить» («травить баланду») в смысле «рассказывать байки». Флотская травля заслуживает того, чтобы официально признать её особым жанром словесности.
Иногда сухопутные, казалось бы, слова в море получают новые значения – как «банка» в значении «скамья для гребцов» или «отмель», «набить» в смысле «туго натянуть», «узел» как единица скорости, «утка» – дельная вещь (это термин; от нидерландского deel – часть) для крепления такелажа…
Интересно, что за триста послепетровских лет многие морские термины до сих пор не устоялись, не застыли, по-прежнему допуская различные варианты написания и произношения: «планширь» и «планшир», «бушприт» и «бугшприт», «баркас» и «барказ», «рей» и «рея», «траверз» и «траверс»…
Принято считать – особенно у насквозь сухопутных людей, – что по морю не плавают, а ходят, а плавает только г… Уже во времена Гончарова встречались морские пуристы, настаивающие на исключительности термина «ходить»: «Боже вас сохрани сказать когда-нибудь при моряке, что вы на корабле “приехали”: покраснеют! “Пришли”, а не “приехали”!»
Людям, морщащимся от слова «плавать», я всегда советую изложить свои соображения любому капитану дальнего плавания и послушать, что он скажет в ответ. Или почитать капитана Щетинину, баталёра Новикова-Прибоя, мариниста Конецкого, адмирала Кузнецова, которые совершенно спокойно употребляют глагол «плавать» (Конецкий – ещё и «верёвку», и ничего).
Чаще всего на непременном «ходить» настаивают люди береговые; на море это метко прозвано «камбузным жаргоном». Корабль, конечно, идёт, но морской переход можно назвать и плаванием. Есть официальные термины: «капитан дальнего плавания», «загранплавание», «справка о плавании», «стаж плавания», сигнал «Желаю вам счастливого плавания», «подплав», «мореплаватель»… Что, конечно, вовсе не отрицает ни судоходства, ни мореходства. Термины «плавучесть» и «ходкость» мирно сосуществуют в морском вокабуляре. Ущемлять красивое слово «плавать» в правах столь же бессмысленно, как настаивать на непременном «крайний» вместо «последний».
Говорят, что слово «человек» упомянуто в Корабельном уставе только раз – в команде «Человек за бортом». Это не совсем так, но доля правды здесь есть: выпав за борт, ты превращаешься из штатной единицы – в человека, которого нужно спасать без оглядки на должность.
Адмирал Кузнецов писал, что кочегаров на флоте звали «духами» (вероятно, связано это с тем, что они редко появлялись из «преисподней», были чёрные и потные). Позже «духами» прозвали афганских моджахедов (от «душманов») и ещё – новобранцев (от их прозрачности, почти бестелесности?).
Капитан – мастер, старпом – чиф, стармех – дед, боцман – дракон, моторист – маслопуп, мичман – сундук… «Салага» (молодой, неопытный матрос), как говорят лингвисты, – искажённое «салака».
Слово «полундра» пришло из нидерландского, но стремительно и бесповоротно обрусело.
«Рында» обязана своим появлением недоразумению: при Петре иностранные офицеры, обучавшие матросов, нередко отдавали команды на английском, и Ring the bell превратилось в «Рынду бей». Точно так же английское Yes превратилось в «Есть!».
Флотские команды, как и армейские, – шедевры лаконичности: «Свистать всех наверх», «Человек за бортом», «Так держать», «По местам стоять, с якоря сниматься», «Поворот “все