имело две сотни спальных мест, все помещения оборудовали кондиционерами. На борту были ресторан, кафе, кинозал, танцплощадка, эстрада; появился даже музей Любови Орловой. Муж актрисы, знаменитый режиссёр Григорий Александров, слал приветственные радиограммы. Почётным гостем теплохода был Джеймс Паттерсон (советский подводник, писатель, ныне – житель США), сыгравший в фильме Александрова «Цирк» 1936 года негритёнка Джима, сына героини Орловой. «Актриса» курсировала между Владивостоком, Тернеем и Светлой. В 1979 году с грузом гуманитарной помощи ходила в Кампучию, лежавшую после гражданской войны и падения Пол Пота в руинах. В 1992 году Дальневосточное морское пароходство акционировали, государство перестало дотировать пассажирские рейсы, сочтённые (как и многое другое) неэффективными. Важнейшим из искусств для Дальнего Востока стал импорт подержанных автомобилей из Японии, в котором приняли участие и «актрисы».
В 1996 году «Орлову» продали за границу. Ставшая иностранкой Lyubov Orlova (редкий случай: ей оставили прежнее имя) теперь ходила в антарктические круизы из аргентинского порта Ушуая, бывала и в Арктике. В сентябре 2010 года, завершив очередной рейс, Orlova зашла в канадский Сент-Джонс для пополнения запасов воды, продуктов и топлива. К тому времени судно ходило под «удобным» флагом Островов Кука. Тогда-то теплоход и арестовали за долги судовладельца, в качестве которого фигурировала офшорная кипрская компания. Долги выбить не удалось, судовладельца объявили банкротом. Голодающих моряков, которым было не на что уехать домой, подкармливала местная общественность. Наконец последний капитан «Орловой» Похилец достучался до правительства России, и родина купила морякам билеты домой. Законсервировав судно и передав его портовым властям, на берег сошла последняя группа моряков во главе с капитаном. Простояв на приколе два года, «актриса» была продана с молотка за 250 тысяч долларов – сумма, которой не хватило даже на покрытие издержек. Новый хозяин решил пустить судно на металл, в январе 2013 года Lyubov Orlova на буксире покинула Сент-Джонс. «Актрису» отправляли на слом в Доминиканскую Республику. Эта участь теплоход не устраивала. Разыгрался шторм, буксировочный трос лопнул, и «Орлова» ушла в последнее самостоятельное плавание. Она болталась на просторах Северной Атлантики без экипажа, топлива и бортовых огней, став «летучей голландкой».
Под занавес «Любовь Орлова» устроила настоящий спектакль. Её последняя гастроль прошла с глобальным размахом. Об «Орловой» появлялись противоречивые слухи: то судно будто бы видели у берегов Ирландии, то кто-то поймал в эфире сигнал её радиобуя, а значит, «актриса», скорее всего, утонула… Явно заниженная цена продажи и решение тащить исправное судно на буксире породили ряд конспирологических версий: то ли теплоход затопили специально, дабы получить страховку, то ли «Орлова» вообще спокойно ходит по морям под другим именем.
Началась международная кампания «Где Любовь Орлова?» – возник одноимённый сайт, на котором шли споры о том, как отыскать беглянку и что с ней делать дальше – отправить на металл, превратить в музей или, может быть, основать на борту плавучее государство. У пропавшего теплохода появились twitter– и facebook-аккаунты. Фразу Have you seen L. Orlova? помещали на кружках и майках. Таблоиды пугали обывателя рассказами о гигантских крысах-каннибалах, живущих на судне и уже готовых десантироваться в Европу. Канадские и шведские рокеры писали об «Орловой» песни, французская метал-группа взяла имя Orlova…
Корабельный век может быть длиннее человеческого, но жизнь «Любови Орловой» оказалась короче, чем у советской примадонны, давшей судну своё имя. Теплоход растворился в морском тумане. Как исчезнувший на поле брани солдат, Orlova числится пропавшей без вести. На сайте marinetraffic.com о ней сказано: «Статус: списан или потерян».
«Брежневские» панельные дома – долгие девятиэтажки, опоясывающие владивостокские сопки, – зовут у нас крейсерами. С лифтовыми рубками наверху, антеннами и мачтами они в самом деле похожи на корабли. Особенно в туман.
Слова и соль
Огромное количество морских терминов, чаще всего голландского происхождения, пришли в Россию при Петре. Они известны нам из Стивенсона, Верна, Лондона: все эти стеньги, кнехты, планшири, брештуки, кницы, краспицы, бакштаги, ахтерпики…
Кажется, всё это придумано специально, чтобы запутать непосвящённых. Так когда-то торговцы-офени создали тайный язык, ставший основой уголовного жаргона – фени.
«Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: “Положили марсель на стеньгу”, – “взяли грот на гитовы”, – “ворочали оверштаг”, – “привели фрегат к ветру”, – “легли на правый галс”, – “шли на фордевинд”, – “обрасопили реи”, – “ветер дул NNO или SW”. А там следуют “утлегарь”, “ахтерштевень”, “шкоты”, “брасы”, “фалы” и т. д., и т. д. … – писал Гончаров о первых днях на «Палладе». – “Боже мой, да я ничего не понимаю! – думал я в ужасе, царапая сухим пером по бумаге, – зачем я поехал!”»
Ладно, если эти термины обозначают сугубо морские понятия: шкот, гак, штаг… Но на море и порог зовут комингсом, и лестницу – трапом, и пол – палубой, и потолок – подволоком, и окно – иллюминатором, и верёвку – концом. Запутать? Подчеркнуть особость – у нас всё иначе, мы жители не суши, но моря и вот даже говорим по-своему? Не солдат, не сержант, не полковник – матрос, старшина какой-нибудь статьи, капраз (каперанг); не дедовщина – годковщина.
В других словах моряки переставляют ударения: компа́с, рапо́рт, Мурма́нск… Почему, к примеру, у лётчиков не так?
«Человек, вдоволь испивший солёной влаги из бездонной чаши океана, поражается странной болезнью, в результате которой со временем наполовину теряет бесценный дар человеческой речи. Такой человек вместо слов родного языка, вполне точно обозначающих тот или иной предмет, применяет вокабулы столь затейливые, что порой с личностью, не заражённой этой болезнью, уже и объясниться не может, – писал знаменитый капитан Христофор Б. Врунгель, предложивший выразительный термин “вмордувинд” вместо невнятного “левентик” (положение судна, когда ветер дует спереди). – В ранней молодости недуг этот поразил и меня. И сколь настойчиво ни пытался я излечиться, меры, принятые мною, не принесли желанного исцеления. По сей день выстрел для меня не громкий звук огнестрельного оружия, а рангоутное дерево, поставленное перпендикулярно к борту (чтобы не допустить путаницы, огонь из ружей или пушек на флоте называли не стрельбой, а пальбой. – В. А.); беседка – не уютная садовая постройка, а весьма неудобное, шаткое висячее сиденье; кошка в моём представлении, хотя и имеет от трёх до четырёх лап, является отнюдь не домашним животным, но маленьким шлюпочным якорем».
Для меня эти слова ожили, когда я освоил своё первое судно – шестивёсельный ял, оснащённый парусным вооружением типа «разрезной фок», и, посидев на кливер-шкоте, пересел за румпель, чтобы приводиться, уваливаться, поворачивать оверштаг и через фордевинд.
Как криминальный жаргон давно проник в нашу речь и уже не воспринимаются