взлёта наверх, принципиально иной, чем у большинства, жизни. И вот всё это есть у Ланы, ничуть к тому не стремившейся. И нет ничего у самой Рамины, вылезающей из кожи вон ради достижения желаемого.
– Лана спит или уже проснулась? – спросила она нежнейшим голосом, самым изысканным из её житейского репертуара. Самым редко используемым, поскольку особым наитием она знала цену такой вот редкости, хранимой в сокровищнице природных и благоприобретённых даров. Кому попало, она уши такими атласно-воздушными волнами не овевала. Это был таинственный и незримый веер для обольщения того, кого она встречала нечасто. Его воздействие на себе опробовал вначале милый Ва-Лери, потом Кэрш-Тол, а теперь вот она махнула им в сторону Руднэя – очевидно, что влиятельной персоны, молодого красавца, но увы! Мужа её подруги! – Мы решили пораньше…
Руднэй смотрел на неё неотрывно, но уже не улыбался. – Что у тебя в руках? – спросил он, обращаясь к Ифисе, с заметным усилием отрывая взгляд от Рамины.
– Маска, – Ифиса послушно протянула ему чудесное, но неживое лицо. – Игрушка для лицедейства. Хотела Лане подарить. На неё похожа. Она долгое время украшала дом одной женщины, а потом та решила продать ценителям диковинок. Моя Ола любит всякое барахло собирать. Она повесила её на стену у себя на рабочем месте. Так вот Ола и подарила мне, сказав, что иначе её кто-нибудь украдёт, поскольку на неё многие зарятся. Домой к себе она её не взяла, поскольку Сэт очень уж не любит театр и всякую такую атрибутику, что о театре ему напоминает. Считает театр отрыжкой прошлого и рассадником пороков, подаваемых людям в утончённой упаковке. Сэт считает, что культурные образы из прошлой жизни запускают в оборот среди людей старые и негодные архетипы, способные в новом устроении общества злокачественно переродить саму жизнь на старый лад, то есть не лад. А вещь уникальная. Работа дорогого художника. И глаза сделаны из природных уникальных самоцветов.
– Сэт умён, – сказал Руднэй и вновь воззрился на Рамину.
– Да он дурак, каких мало! – возмутилась Ифиса. – Дай ему волю, так он из целого мира создал бы сплошную и рациональную геометрию полностью очищенных от всего лишнего форм, где невозможно было бы ни дышать, ни смотреть вокруг ни одному нормальному человеку. Не на что было бы смотреть, кругом были бы идеальные шары и квадраты с треугольниками. А люди как цифры маршировали бы вокруг ровными линиями или сидели бы в безупречно выверенных углах. – Ифиса закашлялась от эмоционального накала. – Он по сию пору мыслит одними формулами, хотя и заметно выжил из ума.
Руднэй поднял маску кверху, рассматривая сквозь прорези её глаз небо. – Как странно, – сказал он, – когда я смотрю через прозрачные вставки, то вижу в небе какую-то большую птицу на очень большой высоте. А так, – и он сощурился, вглядываясь в небо, – нет там никого.
Ифиса мягко взяла из его рук маску и, приложив её к своему лицу, взглянула вверх. – Нет там никакой птицы, – согласилась она. – Тебе не стоит чрезмерно утомлять своё зрение. Больше отдыхай.
– Мне кажется, что Лане не понадобится такой вот дар, – сказал он. – Она не ценитель тонкостей лицедейского искусства. Она живёт сама и не нуждается в том, чтобы кто-то извне наполнял её жизнь посторонними иллюзиями.
– Значит, она не развита эстетически, – упрямо гнула своё Ифиса. Она была в таком уже возрасте, когда можно говорить всё, что думаешь и любому, невзирая ни на какие лица. – Не понадобится, так Рамине подарю. Я в своё время опустошила её павильон, так хоть компенсирую чем…
– Да ладно, Ифиса, – успокоила её Рамина, – я была даже рада избавиться от избыточного барахла.
– Как умру, всё своё добро тебе завещаю, Рамина. И дом, и вещи, и книги. – Ифиса, сидя на ступеньке, положила маску в свой подол. Она покачивала им, держа юбку за края, словно бы желала усыпить некую пригрезившуюся ей беду.
– Выбрось ты её, Ифиса! Вон туда, вниз, – попросила Рамина. – Страшная она какая-то. Пялится как живая, а сама мёртвая! Ну как голова отрубленная! Не надо такого подарочка никому.
Руднэй опять улыбался, не сводя с Рамины глаз, забавляясь её словами. – Я бы точно её выбросил в пропасть. С глаз долой, – согласился он с Раминой. – Мне она тоже не нравится.
– А я вам её и не дарю, – обиделась Ифиса. – Пусть Лана сама всё решит.
– Мне пора, – вздохнул Руднэй. Внизу возник его личный телохранитель вместе с водителем его личной машины. Он с лёгкостью побежал вниз по ступеням, выдавая свою давнюю привычку к такому вот спуску.
– Какие люди! – мечтательно произнесла Рамина. – Какая жизнь у Ланы! Вокруг красота, простор, муж – красавчик во цвете лет, и сразу видно, какой он страстный мужчина, а Ифиса? Только строит из себя какого-то стерильного учёного. Нет. Он такой же, как и все. Разве что чуть построже, да получше личиком. Уже охрана персональная у такого молодого. А кто он, собственно?
– Понятия не имею, кто он, – Ифиса долго провожала его глазами, пока он не оказался на самой нижней ступеньке, а потом скрылся в густых зарослях рощи вместе с двумя другими мужчинами. – Уж не воображай себе, что все мужчины как твой лоснящийся Кэрш или Торин с конским черепом. Кэрш хоть дочь-то навещает? Помогает тебе?
– Помогает, – не стала таиться Рамина. – Кэрш никогда не был жадным. Он до сих пор хранит все свои аристократические привычки и устои. Аристократы всегда воспитывали своих детей, даже зная, что они им не родные по крови. Вот мой отец тоже знал, что я не его дочь. Но не отринул и ни разу ничем не обидел. Моя маленькая Лана очень Кэршу нравится. Они, можно сказать, друзья. Кэрш так и не женился после меня. Дочь ведь не его, Ифиса. И он знает об этом. Просто у Кэрша нет своих детей, вот он и привязался к Лане. Да и ко мне копыта время от времени норовит завернуть. Я же такая женщина, что меня никто не может забыть, – похвалилась она Ифисе.
– Как же не его дочь? А чья же?
– Тебе-то что до того? Лана знает, чья у меня дочь. От её брата! – она выпалила своё признание и закрыла глаза, как будто боялась того, что сверху упадёт на её макушку неведомая кара за раскрытие страшного секрета. Но что было страшного в её секрете? Да ничего.
– Какого брата? Того, что к тебе бродил в твоей юности?
– Да. И я рада, что у меня такая необычная дочь.
– Как же ты можешь после того