в темно-сером пальто и шляпе, с докторским саквояжем в руке.
– Пожалуйста, Мими, послушай, ведь это же важно! – кричал Джек, но она не слушала. Ему пришлось поспешно кивнуть мужчине, который озадаченно глядел ей вслед. Джеку уже было знакомо подобное выражение лица.
– Быть не может… – пробормотал доктор Грей, повернувшись к Джеку, который невозмутимо пожал плечами. – Простите, но ваша жена так похожа на…
– Мы просто туристы, – поспешно оборвал его Джек.
– Она выглядела очень расстроенной.
– Просто укачало, не переживайте. Дорога узкая, извилистая. Как у вас там говорится? Всего хорошего?
Джек поспешил следом за Мими, стоявшей на коленях на лужайке возле поля для крикета.
– Меня вот-вот стошнит, – сказала она, завидев его.
Он попытался помочь ей подняться, и на этот раз она ударила его по-настоящему.
– Джек, нет. Перестань.
Он начинал выходить из себя.
– Боже правый, Мими, я думал, что ты будешь счастлива. Неужели ты не можешь порадоваться хоть раз, ради меня?
Она бросила на него взгляд исподлобья.
– Что все это значит?
– Господи, да ты постоянно твердишь о Дарси, о Пемберли, о том, как Элизабет влюбилась в него, едва завидев этот дом…
– Ведь это ирония, чертов ты кретин!
– …как это романтично, сколько в этом страсти, а я просто хотел, чтобы ты была счастлива…
– Страсти хотел.
– Нет, – возразил он, – счастья, веришь ты мне или нет.
– Ты мне целый храм купил. И что с этим святилищем делать прикажешь? Жить здесь я не буду, это даже не летний дом… это безумие.
Ее глаза сузились.
– Боже, да ты сумасшедший, так?
– Нет, но мне кажется, что с ума сходишь ты. Или я, из-за любви к тебе.
Он в бешенстве устремился прочь.
Через несколько секунд она поднялась с земли.
Прямо перед ней, на восточном краю парка, стояли два гигантских дуба, чьи ветви, сплетаясь, образовали настоящую портальную арку. Сквозь нее она видела закатное солнце, золотистое, как яблоки, совсем как в стихах Йейтса, – его лучи струились средь нагих ветвей и падали на склоны холмов неподалеку.
Да, это был ее рай. Джек пытался купить ей частицу рая.
В конце концов она вернулась к машине, увидев, что он прислонился к ней, изучая карту. Она подошла к нему, прижалась всем телом, спрятав голову на его груди. Сперва он не реагировал, но вскоре поцеловал ее в темя и чуть встряхнул за плечи. Она взглянула на него и рассмеялась.
Он хотел бы побыть с ней подольше, вот так – ощущая касание ее тела, но знал, что им необходимо встретиться с Франсес Найт. Они пошли по дороге, ведущей к Большой Усадьбе, и Мими захлестнула волна воспоминаний.
– Я заблудилась, а фермер, такой милый молодой парень, показал мне могилы сестры и матери Джейн, я даже не знала, что они здесь. Помнишь, когда мы встретились, я только что сыграла в «Отечестве и славе»?
Он помнил. Он хотел купить тот сценарий – в 1944‐м фильм вошел в десятку самых кассовых.
– Я вспоминала его – он потерял обоих братьев на войне и не сумел примириться с этим. Это тоже своего рода психическая травма. Я решила, что фильм может помочь людям увидеть, как много горя пережили те, кто лишился близких. Помочь осознать это.
– ОООВС из одной женщины[3].
– Джек, серьезно, это все, что я смогла сделать, не служив.
– Знаю, знаю. Просто мне все еще немного обидно.
Они остановились у начала гравийной дороги – в сотне ярдов стояла Большая Усадьба, грозно смотревшая на них со склона холма.
Она взяла его за подбородок, притянула к себе и нежно поцеловала.
– Прости, Джек. Я в самом деле благодарна тебе. Просто… так трудно это осознать.
– За деньги можно купить все.
Он пожал плечами, будто это ему ничего не стоило.
– Вообще я с этим не согласна, но после такого могу и передумать.
Он взял ее за руку, и они вместе пошли по дороге к усадьбе.
Глава 17
Чотон, Хэмпшир.
Три часа дня
Франсес Найт сидела в комнатке, известной как альков для чтения, на самом верху трехэтажной фронтальной башни Большой Усадьбы. Оттуда можно было наблюдать за всеми, кто шел по дороге ко входу, будь то званый гость или нет. Именно поэтому ее так любила Джейн Остен. Даже в годы войны туристы иногда появлялись у низких деревянных ворот в нескольких сотнях футов от входа, не решаясь подойти ближе, вынимали свои фотоаппараты, чтобы сфотографировать дом, где гостила писательница.
После трех месяцев активных телефонных переговоров с Жозефиной и Эви упорство Ярдли Синклера было вознаграждено: мисс Найт рассмотрела возможность продажи коттеджа. Она ничего не сказала умирающему отцу, решив, что разумнее будет немного подождать. До сих пор в ее голове ни разу не появлялись настолько коварные и расчетливые планы, и она ощущала некий протест, зарождавшийся на задворках ее сознания – предвестник скорого будущего, которое наступит после его смерти.
С терпением, достойным египтолога, раскапывающего древние руины, Ярдли объяснил ей, что некий состоятельный американец желал приобрести домик эконома по цене, на несколько тысяч фунтов превышающей заявленную. Его целью была немедленная реставрация дома согласно планировке времен Джейн Остен.
Франсес видела, каким ярым поклонником ее наследия был Синклер, и ей потребовалось немало усилий, чтобы отклонять его настойчивые визиты. Чтобы умаслить ее, он все время твердил о том, что этот американец и его невеста приобрели некоторые лоты при продаже поместья Годмершэм, которые могут остаться здесь, в коттедже эконома, не покидая земли предков.
Франсес знала, что ни имение, ни плата арендатора коттеджа не способны покрыть расходы на подобающее содержание, и чувство вины за оборвавшуюся линию их рода толкало ее на путь вероятного искупления. Если, конечно, дом попадет в достойные руки.
Ярдли уверял, что покупатель – то, что им нужно, а если точнее, его невеста, не только знаменитая, но и преданная почитательница Остен, и клялся, что та не пожалеет средств на то, чтобы сохранить такое достояние.
Франсес переводила взгляд с дороги на часы над каминной полкой. В три часа пополудни должны были прибыть Джек Леонард и его невеста. И действительно, ровно в назначенное время со стороны Госпорт-роуд к особняку подошли мужчина и женщина. На миг они остановились, и женщина указала на церковь и кладбище за буковой рощей, затем мужчина открыл перед ней ворота. Обоим было за тридцать, одеты они были со вкусом, в руке у мужчины была карта, а женщина нервно перебирала пальцами что-то у себя на шее. Мужчина смотрел