слава богу), картошка есть, остатки соленой капусты, банки три варенья.
Потом, почти в один день, Татьяна Сергеевна, Ира, Юрий принесут домой свои получки, образуется довольно толстая пачечка. Но тут же подоспеет срок платить за квартиру, за садик, Павлику необходимы сандалии… А дальше – долгий месяц трястись над каждой копейкой, оттаскивать внука от киосков со «Сникерсами» и мороженым и постоянно чувствовать тяжесть и стыд…
Да, тяжко, тяжко об этом думать, жить так который уж год. Только что делать… Остается успокаивать себя: многим куда тяжелей. И вовсе не алкашам каким-нибудь, не лентяям отпетым, а вроде достаточно интеллигентным людям. Такие-то в основном и не могут никак найти себе место сегодня, перестроиться (гм, сколько с этим словом-то связано!), на плаву удержаться.
У Татьяны Сергеевны часто возникает желание… Она пугается его, сердито отмахивается, старается не обращать внимания, но мало помогает. Тянет и тянет… Гуляя с внуком по парку, видя стоящие у скамеек пустые пивные бутылки, так тянет их подобрать, положить осторожно в пакет. Семьдесят копеек бутылка. Пять штук – уже батон. И принимают их на каждом перекрестке… Была бы одна, без Павлушки, наверняка соблазнилась бы…
– Пачку «Честерфильда» легкого!
Еще восемнадцать рублей кладутся в ящичек под фанеркой. Татьяна Сергеевна смотрит на аккуратно разложенные бордовые пятисотки, розовые сотни, небесно-голубые полтинники, сероватые десятки… Может, подсчитать, сколько набралось за неполные четыре часа работы?.. Нет, лучше отложить это занятие на вторую половину дня, когда сидеть здесь станет совсем невмоготу. А пока надо бы попробовать почитать.
Достала из пакета нетолстую, но увесистую книгу с золотистым автографом на обложке «Лев Толстой». Открыла. «Анна Каренина. Части пятая – восьмая».
Сегодня утром впопыхах, наугад выхватила ее из ряда полутора десятков подобных – собрание сочинений – на полке. Оказалось вот не совсем удачно – придется начинать читать с середины… Да, сейчас Татьяна Сергеевна искренне была уверена, что возьмет и осилит эти – сколько тут? – эти четыреста с лишним страниц. Пусть не за один сегодняшний день, но уж за три дня, пока она здесь, наверняка.
Настраиваясь, полистала книгу. Взгляд отмечал знакомые еще с юности имена. Вронский, Облонский, Долли, Китти, Левин, Каренин… Каждое из имен без усилий воскрешало создавшийся когда-то в воображении Татьяны Сергеевны образ, то ощущение, какое возникало у нее во время чтения…
Первый и единственный раз она прочитала этот роман лет в семнадцать, после окончания школы и перед поступлением в институт. В тот период, годичную паузу, она успела познакомиться с уймой важных, но оставшихся за рамками школьной программы книг. И странно, тогда она только и делала, что читала, и, казалось бы, в голове должны были перемешаться, перепутаться «Обрыв» с «Дворянским гнездом», «Тихий Дон» с «Хождениями по мукам», но этого не произошло. Наоборот, стоило вот полистать томик «Анны Карениной», и сразу вспомнились герои и сюжет, подробности некоторых сцен, свои тогдашние мысли, споры с подругами.
Татьяна Сергеевна грустновато усмехнулась: да, спорили о книгах часами, безжалостно, почти до ссор. «Анна Каренина» вызвала споры особенно ожесточенные, и во многом благодаря ей, Татьяне Сергеевне… Вторая линия романа, где центральным персонажем был Левин, ей понравилась больше, показалась глубже и важнее, чем линия Анны и Вронского; и она, как могла, защищала свое мнение, а подруги в один голос утверждали: Левин – зануда и самокопатель, и если бы убрать страниц триста, с ним связанных, книга получилась бы намного интересней… Татьяна Сергеевна, тогдашняя Таня Котельникова, громко возмущалась, пыталась даже зачитывать поразившие ее места, размышления Левина, которые словно что-то открыли перед ней бесконечное, яркое, подруги же дружно фыркали и отмахивались.
Вот бы, хм, собраться сейчас и предложить: «А давайте, девчонки, о романе “Анна Каренина” поговорим. Потрясающая все-таки вещь!..» И посмотреть, какое выражение лиц сделается у них. Изумятся ужасно, наверное…
Да, жизнь с ее делами, каждодневными, одинаковыми заботами задвинула подобные книги далеко-далеко, оставила их в свободной юности и даже вспоминать о них почти не дает повода. Лишь однажды Татьяне Сергеевне искренне вспомнился Константин Левин, лет десять назад. Смотрела по телевизору документальный фильм о русском дворянстве, почти истребленном после революции, и вдруг всплыл, заслонил экран розовощекий крепыш Левин, бодро шагающий по вспаханному полю, и его просветленное лицо, когда понял, ради чего стоит жить, хозяйствовать, иметь большую семью, крепкий дом. Он постиг смысл, заглянул на тысячи поколений назад и на тысячи поколений вперед, и он был счастлив. Ему казалось, что отныне он будет счастлив до конца, а точнее – до космической бесконечности, что он передаст счастье просветления своей жене, детям, всем существам вокруг и жизнь станет теперь правильной, упорядоченной, ненапрасной, построенной на прочнейших законах добра и справедливости.
А через сорок лет, стареньким, немощным, перепуганным, мудрец Левин побежит куда-нибудь в Константинополь или Берлин, а сыновья будут воевать со своими бывшими кучерами и дворниками. И придут ли тогда Левину новые озарения? И какие?.. Или, может, он заставит сохранить в себе те, прежние, станет молиться и за тех и за других во имя добра и справедливости? Но не будет ли это бо́льшим злом, чем ненависть?.. Татьяна Сергеевна попыталась представить, что чувствовало в те годы дворянство, у которого отнимались не только поместья и привилегии, но и религия, традиции, культура (мало кто, наверное, в девятнадцатом году мог поверить, что православие большевики все-таки под корень не вытравят, искусство и литературу прошлого в основном пощадят). А что бы говорил Толстой, будь он жив в девятнадцатом? Поехал бы куда-нибудь прочь из России или сидел бы тихо в Ясной Поляне? Как бы отнеслись к нему большевики, начни он их проклинать?
Вообще в последнее время Татьяна Сергеевна много размышляла, представляла, какими бы были сейчас Шукшин, или Высоцкий, или Сахаров; что было бы со страной, не умри так быстро Андропов; куда повернула бы история, поступи коммунисты в августе девяносто первого так же, как поступил через два года Ельцин… Да и более близкие ей лично приходили вопросы: как сложилась бы жизнь, попадись ей муж из энергичных, из таких, вроде Стахеева; а если бы она после школы поехала учиться в Москву или Ленинград; если бы в свое время заметил ее какой-нибудь известный ныне модельер, архитектор, пригласил работать к себе…
Н-да, много возможных путей у жизни, а судьба одна. И заранее не знаешь, куда надо повернуть, сделать нужный шаг. Идешь наугад, по инерции, чаще всего – под откос. Так легче… И в конце концов, главной задачей остается не упасть, не споткнуться, не сломать себе шею…
Татьяна Сергеевна без особой