горечи, как о давно передуманном, переболевшем, усмехнулась, посмотрела на не заслоненное покупателем окошечко. Устроилась удобнее, открыла книгу на первой странице.
«Левин продолжал находиться все в том же состоянии сумасшествия, в котором ему казалось, что он и его счастье составляют главную и единственную цель всего существующего и что думать и заботиться теперь ему ни о чем не нужно, что все делается и сделается для него другими».
Точно бы теплый тяжелый камень вошел в голову и плавно лег, придавив собой мозг. Татьяна Сергеевна оторвалась от страницы, изборожденной множеством строчек, потерла глаза… «Лучше б Бунина захватила, – подумалось. – Его читаешь, как фильм смотришь, а здесь…» Вместе с фильмом сразу вспомнился ненавистный и необходимый телевизор, реклама, одновременная стрельба по пяти каналам из семи. И уже словно кому-то назло, Татьяна Сергеевна продолжила ползти взглядом по строчкам:
«Он даже не имел планов и целей для будущей жизни; он представлял решение этого другим, зная, что все будет прекрасно».
Но бороздки строчек не давались, она увязала в них, как в болоте, тонула…
«Нет, для Толстого нужен настрой, – успокаивала себя, уже поняв, что вот-вот придется отложить книгу. – В самом деле, не в ларьке же такое читать».
Посмотрела на часы. Половина первого… Господи, как последние полтора часа тянутся… Налила из термоса еще дымящего паром чая.
– «Петр Первый», легкий! – нагловатый, но неуверенный голос.
В окошечке паренек лет двенадцати. Деньги не положил на фанерку, а протягивает в руке.
– Извините, лицам младше восемнадцати не продаем, – подчеркнуто сухо ответила Татьяна Сергеевна.
– Ну пожалуйста! А?.. Я два года уже курю, и родители знают…
Случалось, она продавала сигареты тем, кому явно было меньше восемнадцати, но ведь не до такой же степени. Этот – может, из-за курения – выглядел вообще ребенком.
– Продам, а потом штраф платить, три минимальных оклада…
– Бля-а! – простонал паренек, убрал руку с деньгами, исчез.
«Ишь ты! – в душе возмутилась Татьяна Сергеевна. – Хамло малолетнее…» И тут же успокоилась – за годы этой работы она ко всему привыкла, всего наслушалась. Если любое слово принимать близко к сердцу, инфаркт можно в пару смен заработать…
Отпила невкусного, отдающего термосной затхлостью чая. Положила перед собой тонкую книжицу в мягкой мятой обложке под названием «Голос любви».
– Обычный «Пэлл Мэлл», будьте добры! – тут как тут очередной покупатель.
Татьяна Сергеевна приподнялась, взяла с полки пачку заказанных сигарет.
– Да! – Покупатель спохватился. – И «Петр Первый» еще. Легкий.
– Мальчишка попросил?
– Ну… Нет, для себя. А вам-то какая разница?!
«Делайте что хотите, – отмахнулась мысленно Татьяна Сергеевна. – Здесь не купит, так в другом месте. Свинья грязи найдет».
Положив в коробку вырученные за две пачки сигарет двадцать восемь рублей, вернулась к книжке.
«Глава первая.
Шалис Фокс сидела в небольшом уютном кафе вполоборота к входной двери, одной рукой облокотившись на столик.
Невидящим взглядом она смотрела на длинные носы своих ультрамодных черных туфель. Майлз опаздывал».
Сколько она перечитала таких завязок, где героиня или герой сидят в кафе, вполоборота к входной двери, а их кавалер или дама опаздывают… И захотелось спрятать книжку обратно в пакет, бросить вечером на ту скамейку, где нашла ее. Но чем, кроме чтения, убить тоскливые часы работы? Может быть, все же этот «Голос любви» увлечет, затянет, и конец смены наступит быстро и неожиданно, как утро после глубокого, здорового сна…
А в киоске страшная духота; голова чугунеет от маслянистого табачного яда. Даже приоткрытая дверь не спасает – на улице тоже душно и по-июльски жарко.
Татьяна Сергеевна помахала книжицей на лицо, подождала неизвестно чего. Затем перелистнула несколько страниц.
«– Как скажешь, детка. По этому поводу ты принимаешь решение сама.
– Не называй меня “детка”.
Майлз засмеялся, и Шалис слегка улыбнулась в ответ. Она любила свою работу, но больше всего она любила чувствовать себя самостоятельной и свободной в принятии решений».
Тоже неизменная деталь подобных романов. Деловая, независимая женщина. Интересная работа, разумная порция эмансипации. Единственная серьезная проблема в жизни – недостает любви, любви именно к настоящему мужчине. Женщина мечтает о нем, но не унижает себя его поиском. И лишь по ночам, наедине с собой, открыто страдает…
Татьяна Сергеевна еще полистала книжку, заметила, что появился какой-то Ричард. Кажется, очень богатый, красивый и равнодушный к Шалис… Хотя в конце концов он не смог устоять.
«Шалис закрыла дверь, а Ричард ждал ее около лифта. Она повернулась и направилась к нему. Какой же он все-таки высокий! Ричард смотрел на нее, и в его глазах светилось нечто такое, от чего Шалис готова была бежать за ним на край света».
– Хм! – Еще с юности у Татьяны Сергеевны осталась эта привычка – громко усмехаться, когда она слышала явную нелепость или вранье или откровенную пошлость. Она будто защищалась этой усмешкой, отбрасывала прочь то, что не хотела слышать и видеть… Но вместе с тем сейчас она непроизвольно, неожиданно задала себе вопрос: а была ли она готова когда-нибудь побежать за своим мужем на край света? И вообще была ли, есть ли в ней настоящая любовь к Юрию? Та любовь, какую изображают чуть ли не в каждой книге, какую показывают в девяти фильмах из десяти?
Она положила раскрытую книгу на фанерку корешком вверх. Допила оставшийся в чашке чай. Вынула из пакета литровую банку с едой. Но, наверное, из-за духоты вид гречневой каши с кусочками тушеной говядины вызвал тошноту, и пришлось спрятать банку обратно…
Да, Юрий сразу поразил ее своей внешностью, лейб-гвардейской, как пошутил кто-то из его приятелей; он понравился ей спокойной учтивостью, добродушием, некоторой свойственной многим интеллигентам чудаковатостью. Месяца через три их знакомства, прогулок по аллеям, нескольких коротких уединений на квартире Юриного друга он сделал ей предложение. Она не отказалась, и родителям Юрий понравился – настоящий горожанин… Но была ли то любовь, настоящая, страсть, желание бежать за ним на край света? И вообще бывает ли подобное в жизни?..
«Он постепенно притягивал ее к себе, – стала скорее читать Татьяна Сергеевна дальше, чтоб задавить чужим свои размышления, – не переставая гладить ее руки, плечи, спускаясь все ниже.
– Ричард, – прошептала она.
– Господи, Шалис, – почти закричал он, словно испытывал сильную боль.
Их губы слились в страстном поцелуе. Ее руки обвили его шею, а хрупкое тело так крепко прижималось к его могучему торсу, будто Шалис хотела навсегда раствориться в нем. Они наслаждались этой близостью, каждым прикосновением, словно желая захлебнуться своей страстью».
«Вот, вот – страсть…» И Татьяне Сергеевне опять захотелось защититься громкой усмешкой и припечатать: «Ложь!» Но нет, почему же ложь? Потому, что описано так же, как в сотнях подобных книжонок?