Читать интересную книгу Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

В конце концов удалось найти компромиссное решение — наше посольство в Париже согласилось выдать Анни въезд­ную визу в Советский Союз. В ожидании необходимых фор­мальностей нам всем, к общему удовольствию, пришлось за­держаться в Париже еще на один день.

О перипетиях этой истории, кроме меня, никто из делега­ции не подозревал, хотя в нее входило 17 человек. На лицах участников обнаружилось сильное удивление лишь при выле­те из Парижа, когда они увидели в аэропорту, что состав на­шей группы увеличился еще на одного человека.

Это был, по-видимому, единственный случай в истории со­ветской науки, когда делегация возвращалась из заграничной командировки не только без численных потерь, но даже с при­обретением.

Такова романтическая концовка нашего второго советско-французского симпозиума.

Многим читателям в настоящее время трудно ощутить, ка­кими бедами могла обернуться вся эта история не только для основных действующих лиц, но и для всего института. Ведь она разыгрывалась в условиях, когда действовал уже ранее упо­минавшийся мной принцип, сформулированный Александром Васильевичем Топчиевым: «измена жене во время зарубежной командировки приравнивается к измене родине».

Однако для Абрикосова дело обернулось относительно мяг­кими репрессиями. Первая реакция «инстанций» была о^ень свирепой, и, как мне рассказывал Георгий Константинович Скрябин, главный ученый секретарь Академии наук, сверху требовали немедленного увольнения Абрикосова из Академии. Но ограничились лишь тем, что закрыли ему выезды за грани­цу. Для Абрикосова это было довольно чувствительным нака­занием, так как до того он одним из первых начал свободно выезжать из страны и даже в течение некоторого времени был консультантом Иностранного отдела АН, превратившегося позже в Управление внешних сношений (УВС). Этот запрет сняли лишь в 1975 г. После подписания Хельсинкского согла­шения Абрикосову разрешили выехать в Финляндию.

Трудно было тогда представить себе, что наступят такие вре­мена, когда Абрикосов, свободно выехав на месяц в команди­ровку, останется навсегда в Соединенных Штатах заведовать теоретическим отделом Аргонской национальной лаборатории.

Двухстронние симпозиумы (продолжение истории)

1968 год вообще был богат событиями в международной жиз­ни института. По предложению вице-президента АН Бориса Павловича Константинова, а точнее по инициативе американ­ских физиков-теоретиков, которую они предварительно с ним обсудили, мы начали международную программу совместных советско-американских симпозиумов по теоретической физи­ке, которые, начиная с 1969 г., проводились регулярно и по­очередно — то в СССР, то в США. Координаторами этих симпозиумов были: с американской стороны — профессора Дэвид Пайне и Коньерс Херринг (к сожалению, последнего уже нет в живых), с нашей стороны — я и Лев Горьков.

Первый такой симпозиум проводился в 1969 г. в Москве. Мы, действуя в духе одесских симпозиумов, собрали весь цвет нашей теоретической физики. С американской стороны при­ехала, можно без преувеличения сказать, «первая сборная» те­оретиков, работавших в области физики конденсированного состояния. Кроме указанных координаторов, в «сборную Аме­рики» вошли лауреаты Нобелевской премии Джон Бардин и Боб Шриффер — великие творцы теории сверхпроводимости, Лео Каданов, Пол Мартин, Алан Лютер и другие. Почти по­стоянно участвовал в симпозиумах Пьер Хоэнберг, который в начале 60-х в течение года стажировался в Институте физи­ческих проблем и был близким другом тогдашнего аспиранта Саши Андреева. К началу наших симпозиумов его имя было уже хорошо известно в теоретической физике.

Успех первого московского симпозиума объяснялся глав­ным образом тем, что составы советской и американской де­легаций были «равными по силе». Конечно, ядро участников с нашей стороны составляли сотрудники Института теорети­ческой физики.

Через несколько лет я встретил Пола Мартина на конфе­ренции, посвященной 100-летию Людвига Больцмана. В ходе дружеского разговора он пытался ответить на им же сформу­лированный вопрос, в каком из американских университетов имеется группа физиков-теоретиков, равная по силе Институ­ту теоретической физики. После некоторого размышления в конце концов он ответил так: «Только сборная команда теоре­тиков Восточного побережья Америки, включая теоротдел Ла­бораторий компании «Белл», могла бы соперничать с Инсти­тутом теоретической физики».

Ответный симпозиум американская сторона проводила в Нью-Йорке в 1970 г. Несмотря на сложности с отбором кан­дидатов в нашу команду (еще не все достойные люди были «выездными»), удалось собрать сильную группу, способную представлять нашу теоретическую физику. Участники сим­позиума имели возможность поездить по американским ла­бораториям и познакомиться с их достижениями. Я впервые посетил Принстонский университет в качестве гостя Джона Уилера.

Дело в том, что в 1969 г. наши многолетние исследования, начатые с Евгением Михайловичем Лифшицем, к которым поз­же присоединился В.А. Белинский, привели к построению об­щего космологического решения вблизи сингулярности по вре­мени. В основе этого решения лежала временная эволюция однородной космологической модели IX типа Бианки, в кото­рой характерными являлись чередования периодов осцилля­ции геометрии при приближении к особенности по времени.

Впервые об особенностях временного поведения модели про­странства IX типа Бианки я докладывал в Париже в январе 1968 г., на семинаре в Институте Анри Пуанкаре. На этом се­минаре присутствовал Джон Уилер, который мгновенно отреа­гировал, указав на возможность механической аналогии данной модели. Анализ модели IX типа Бианки как механической мо­дели впоследствии был проведен независимо от нас учеником Уилера Чарльзом Мизнером, который дал ей удачное название mixmaster model.

Уилер знал всю историю вопроса и всячески пропагандиро­вал нашу работу.

Следует сказать, что Джон Уилер — личность яркая, сыг­равшая значительную роль в современной теоретической фи­зике. Он работал с Эйнштейном, вместе с Бором развил ка­пельную модель деления ядра, наконец, известный Ричард Фейнман был его учеником. Он, человек с необычайным воображением, подсказал Фейнману идею рассматривать по­зитрон как электрон, движущийся в противоположном на­правлении по времени. Он всегда занимал очень высокое положение в научном сообществе, многие годы был советни­ком президента США.

Будучи его личным гостем в Принстоне, я жил в его коттед­же, где мне была предоставлена комната, в которой ранее оста­навливался Нильс Бор. Как-то вечером после ужина Уилер по­казал мне свои фотографии, на которых был снят с Ричардом Никсоном. После этого он спросил меня, как часто я встре­чаюсь с Леонидом Брежневым. Мой ответ, что я никогда не встречался с ним, вызвал недоверчивую улыбку, и, обращаясь к жене, Уилер сказал: «Жанет, Халат не хочет говорить нам прав­ду!» Джон Уилер не представлял себе, какая дистанция отделя­ла нас, даже не совсем рядовых ученых, от правящей верхушки.

С Уилером мы потом встречались довольно часто. Он лю­бил приезжать в Советский Союз. В одну из встреч я его познакомил с Андреем Дмитриевичем Сахаровым. Но самым большим сюрпризом для меня была последняя встреча с ним в Лондоне 1 июня 1995 г., когда нам вручали в Лондонском Королевском обществе дипломы иностранных членов. Куль­минацией церемонии был момент, когда вновь избранные члены оставляли свою подпись в книге, в которой можно было найти подписи всех членов этого общества со времен его основания, в том числе Исаака Ньютона и Чарльза Дар­вина. Джон Уилер перед тем, как расписаться в этой книге, помолился над ней.

Металлический водород

Важная и интересная беседа состоялась у меня во время моего визита в Урбанский университет под Чикаго с Джоном Бардином. Этот замечательный человек, лауреат двух Нобе­левских премий (первая — за транзисторы, вторая — за тео­рию сверхпроводимости), отличался доступностью и добро­желательностью. Беседа касалась проблемы металлического водорода. О том, что водород при высоких давлениях должен переходить из молекулярной фазы в атомарную — металли­ческую, — было известно, и вскоре после создания теории сверхпроводимости возникли спекуляции на тему о возмож­ности сверхпроводимости в металлическом водороде. Пере­ход в сверхпроводящее состояние в водороде смог бы проис­ходить при высоких температурах, так как из-за малой массы атома водорода дебаевская температура, характеризующая ко­лебания атомов в кристаллической решетке, должна была быть высокой.

В беседе с Дж. Бардином был поставлен, насколько мне из­вестно, впервые вопрос о возможной метастабильности метал­лического состояния водорода. Из теоретических рассмотре­ний следовало, что водород при высоких давлениях должен переходить в металлическое состояние. Однако вопрос, оста­нется ли он в этом состоянии (метастабильном) после снятия давления, ранее не обсуждался.