Читать интересную книгу Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Прежде чем возвратиться к Триесту, я хотел бы закончить историю с памятником Ландау. В конце концов на Новодеви­чьем кладбище появились две замечательные скульптуры Не­известного, стоящие неподалеку одна от другой, — на могилах Ландау и Хрущева. Последний памятник был заказан семьей Хрущева в соответствии с его завещанием.

На Триестской конференции, как я уже говорил, происхо­дили многочисленные встречи, официальные приемы и иног­да приемы на дому у организаторов Центра. Один из таких приемов происходил на роскошной вилле профессора Паоло Будинича. Естественно, что из-за ограниченности простран­ства Будинич не мог пригласить всех участников конферен­ции. От нашей делегации были приглашены Фок, Лифшиц и я. Такой выбор, видимо, объяснялся тем, что мы были ближе знакомы с хозяином дома. На приеме у Будинича я познако­мился и разговорился с князем Турн-и-Таксисом. Он оказал­ся исключительно мягким, демократичным и интересным че­ловеком. Наверное, мы оба понравились друг другу, потому что он пригласил меня со всей советской делегацией на следую­щий день на ланч в свой замок Дуино.

Когда я возвратился в гостиницу, Алеша, с которым мы жили в одном номере, стал резко выговаривать мне за то, что я не взял на прием к Будиничу его и остальных членов делега­ции. Мои доводы об абсурдности этих претензий не произве­ли никакого впечатления. Не улучшило дело даже сообщение о том, что на этом сугубо частном приеме я продолжал забо­титься о делегации и договорился о завтрашнем ланче в замке Дуино для всех ее членов. В конце концов Алеша произнес мне ту сакраментальную сентенцию, ради которой я рассказал всю эту историю: «Конечно, ты делаешь очень много для ин­ститута, но ты мне напоминаешь мою матушку. Она тоже много сделала для меня и моей сестры Маши, однако так часто упо­минала об этом, что когда она умерла, мы с Машей не очень грустили».

Сейчас жизнь разбросала нас в разные концы света. Как-то я встретил Алешу в США, где он заведует теоротделом в Аргоннской национальной лаборатории. Он мало изменился.

Одесское начало

В 1961 г. мне на ум пришла идея провести в Одессе симпо­зиум по теоретической физике. За год до этого я отдыхал в Одессе и познакомился там с местным теоретиком-ядерщиком Владимиром Маляровым и директором местной астроно­мической обсерватории Владимиром Платоновичем Цесевичем, сыном русского певца, известного в пору Шаляпина и Собинова. Лучшее место для проведения симпозиумов найти было трудно — сочетание европейского города и курорта на Черном море при наличии приличного университета обеспе­чивало решение всех практических задач.

Следует признаться, что впервые мысль об институте тео­ретической физики, расположенном на берегу Черного моря, посетила меня во время прогулок вдоль Французского бульва­ра в Одессе. В конце концов моя идея реализовалась, правда, не на берегу Черного моря, а в Черноголовке. На берегу же другого моря, Адриатического, эту идею удалось реализовать Абдусу Саламу.

Когда мы готовились к проведению Первого Одесского сим­позиума, то само слово «симпозиум» не было еще достаточно широко известно. И когда осенью я рассказывал Ландау, что мы летом в течение месяца проводили в Одессе симпозиум по теоретической физике, то у меня осталось впечатление, что Дау не совсем понял, чем мы там занимались. К сожалению, этот наш разговор происходил незадолго до трагической авто­мобильной катастрофы, и мне не представилось больше шан­са поговорить с Ландау на эту тему.

Основная идея Одесского симпозиума, который мы соби­рались провести, состояла в том, чтобы собрать всех лучших — по гамбургскому счету — советских теоретиков и подробно обсудить наиболее актуальные проблемы. Перечислю некото­рые имена участников, главным образом молодых теоретиков, которых можно не характеризовать, поскольку сейчас их име­на широко известны. Там были Алексей Абрикосов, Лев Горь­ков, Игорь Дзялошинский, Лев Питаевский, Валерий Покров­ский, Анатолий Ларкин, Роальд Сагдеев, Александр Веденов, Александр Андреев, Юрий Каган, Леонид Келдыш, Виктор Га­лицкий, Марк Азбель. Из более старшего поколения был учи­тель Азбеля Илья Михайлович Лифшиц.

Мои одесские друзья Маляров и Цесевич помогли обеспе­чить минимально необходимые условия для работы. Жили и питались мы в рядовом профсоюзном доме отдыха недалеко от моря, располагались в четырехместных комнатах без удобств. Однако все были молоды, веселы и увлечены своим делом, да и условия были типичными для того времени.

Распорядок дня был организован по так называемому «одес­скому» регламенту: утро — на пляже, где дискуссии, естествен­но, никогда не прерывались, а заседания — после обеда.

Недалеко от дома отдыха находилась туристская база, где по вечерам проходили танцы, на которых отличались Сагдеев и Веденов, пользовавшиеся большим успехом у девушек с ткац­кой фабрики. Наш дом отдыха был обнесен забором, а по­скольку калитка на ночь запиралась, то часто любителям танцев приходилось лазить через высокую кирпичную стену.

Запомнилась необыкновенно теплая и веселая обстановка, царившая на симпозиуме, в особенности шутки и многочис­ленные розыгрыши, которыми мы в то время увлекались. Со­знаюсь, что у меня была репутация любителя и автора розыг­рышей. Иногда и я становился их объектом. Так как заседания происходили в местном клубе, в котором проводились и дру­гие «культурные» мероприятия, однажды я обнаружил объяв­ление на украинском языке о моей публичной лекции на тему: «Чы був початок та чы будэ кинець свиту?» (Было ли начало и будет ли конец света?). Это была безобидная шутка Толи Лар­кина, намекавшая на мои работы с Евгением Лифшицем о космологических особенностях. Говорили, что на эту объяв­ленную лекцию пришли любопытные граждане и среди них оказался даже один священник.

Центральной научной проблемой, которой тогда все увле­кались, была теория фазовых переходов второго рода. Здесь продвинулся Валерий Покровский своим оригинальным под­ходом, который он развивал вместе с Сашей Паташинским. По существу, именно в Одессе была впервые сформулирована масштабная инвариантность (скэйлинг), характерная для фа­зовых переходов второго рода.

Первый Одесский симпозиум в известной мере был между­народным — в нем принял участие гостивший в Москве извест­ный американский теоретик Дж.М. Латинжер (которого мы в то время называли на немецкий лад Лютингером). Узнав о предстоящем симпозиуме, он решил возвращаться из России через Турцию с остановкой в Одессе.

Именно в Одессе он познакомился с идеей Льва Питаевского, позволившей в конце концов сформулировать теорему, фиксирующую число фермиевских возбуждений (по существу как постулат эту теорему использовал Ландау в своей теории Ферми -жидкости).

Говоря об участии Латинжера в нашем симпозиуме, невоз­можно не вспомнить одну деталь. Дело в том, что недалеко от нашего дома отдыха за высоким забором с наглухо закрытыми воротами находился роскошный дворец санатория ЦК ком­партии Украины. Санаторий в это время пустовал, а его вели­колепный пляж также был огорожен забором. Участники сим­позиума облюбовали этот пляж, но чтобы проникнуть туда, необходимо было каждый раз преодолевать высокий забор. Латинжер лазил на пляж вместе со всеми.

У меня сложилось впечатление, что Латинжер так и не по­нял комичность ситуации и решил, что это русский нацио­нальный обычай ходить на пляж, перелезая через забор.

С тех пор одесские симпозиумы стали ежегодными. Руко­водил их организацией в дальнейшем Алеша Абрикосов.

Кроме общетеоретических симпозиумов возникли и сателлитные — по отдельным вопросам теоретической физики. Но Первый Одесский сыграл историческую роль, так как в конце концов именно он привел меня к идее организации Института теоретической физики — так сказать, постоянного одесского симпозиума.

Как-то, примерно через год после Первого Одесского сим­позиума, я встретил в Москве моего старого друга — извест­ного грузинского физика-экспериментатора Элевтера Луарсабовича Андроникашвили. Мы познакомились в Институте физических проблем, когда я был аспирантом Ландау, а он — докторантом Капицы. У нас с самого начала установились дру­жеские отношения и тесное сотрудничество, поскольку теория вязкости сверхтекучего гелия, развивавшаяся мной, частично использовала результаты, полученные Элевтером. А предска­зания теории были впоследствии им подтверждены.

Хотя я и не был горнолыжником и до той поры никогда зимой в горах не бывал, я вспомнил, что у Тбилисского инсти­тута физики, который Элевтер организовал и возглавлял, в Бакуриани, горнолыжном курорте, имеется небольшая лабора­тория по изучению космических лучей и общежитие.

В тбилисском институте Элевтер создал большую лаборато­рию по изучению сверхтекучести жидкого гелия, которая про­водила исследования в тесном контакте с Институтом физпроблем. Я предложил Элевтеру проводить на его базе в Бакуриани ежегодные симпозиумы, посвященные проблеме сверхтекучести (а также и сверхпроводимости). Естественно, что возможность катания на горных лыжах оказалась сильней­шим аргументом в их пользу. Так с 1963 г. начались наши бакурианские симпозиумы, которые также стали традиционны­ми и проводились ежегодно, вплоть до распада СССР.