Читать интересную книгу Дау, Кентавр и другие - И. Халатников

Эти симпозиумы проводились формально на межинститутском уровне, но как и ранее, в них участвовали теоретики со всего Союза. Координатором со стороны NORD1TA был Ален Лютер, который уже назывался мною в ряду участников пер­вого советско-американского симпозиума. К этому времени он переехал в Копенгаген. Обычно Ален Лютер для приезда в Москву собирал интернациональную команду, в которую вхо­дили ученые из США, а также Франции и других европейских стран. Так что фактически советско-американский симпозиум продолжал свою жизнь.

Особенно запомнилась встреча, которую мы проводили в сентябре 1979 г. на озере Севан. В известной степени она ста­ла кульминацией в программе советско-американских симпо­зиумов. Симпозиум продолжался почти месяц. Мы жили в довольно комфортабельном доме отдыха, который нам помог получить Президент АН Армении Виктор Амазаспович Ам­барцумян.

Некоторые из американцев приезжали на более короткий срок, сменяя друг друга. Стояла удивительно теплая осень, можно было купаться в озере. Свежая рыба из Севана и фрук­ты не исчезали со стола.

Научные дискуссии не прекращались ни на минуту, но ощу­щалось известное напряжение. Западные ученые проводили «закрытые» заседания на пляже, чем напоминали советские делегации за границей. В это время вопрос о правах человека в СССР приобрел особую актуальность, и зарубежные ученые, чтобы не потерять лицо у себя в стране, обязаны были показать свое отношение к этой проблеме. Но вместе с тем они очень ценили научное сотрудничество с нами и поэтому старались своими действиями не навредить гостеприимным хозяевам. Насколько мне известно, все эти закрытые заседания не при­вели к каким-либо открытым выступлениям. Дело ограничи­лось лишь посещением в Москве семинара «отказников».

Из вышеописанных историй читатель мог уже заключить, что разрешения на поездки за рубеж-постоянно сопровожда­лись трудностями. К этому нужно добавить, что в случае отка­зов никогда никаких объяснений не давалось.

Получив отказ, я обычно долго мучился, пытаясь угадать его причины. В августе 1975 г. в Хельсинки проходила очеред­ная конференция по физике низких температур (это область физики, которой я посвятил, можно сказать, полжизни). Кон­ференция проходила сразу же после подписания знаменитого Хельсинкского соглашения. И советской стороной, которая, несомненно, стремилась показать серьезность своего отноше­ния к Хельсинкским соглашениям, была подготовлена неслы­ханно многочисленная делегация, включавшая ученых не только из АН, но и из других ведомств. В нее входило 50 человек, среди которых оказалось много людей, выезжавших впервые. Заметим, что Финляндия из всех западных стран считалась наиболее легкой для выезда, поскольку Советский Союз имел соглашение с Финляндией о выдаче «невозвращенцев».

Выезд должен был состояться в воскресенье. Как уже гово­рилось, разрешение обычно приходило в середине дня нака­нуне выезда. В этом же случае уже в середине недели стало известно, что поступило «решение инстанций» на всех, кроме двоих. Этими двумя были Алексей Абрикосов и я. С Абрико­совым было все ясно, поскольку он в 1969 г. совершил настоя­щее «грехопадение», женившись на француженке. После этого он долго состоял в почти «невыездных». Ему разрешались по­ездки только в социалистические страны. Пункт о «моральной устойчивости» был основным в характеристиках, выдаваемых в райкомах партии.

Ситуация же со мной оставалась загадкой, и ее можно было принять за сигнал, что в «инстанциях» против меня задумано что-то серьезное. Однако в пятницу в конце дня появилось долгожданное «решение», позволявшее и мне, и Абрикосову отправиться в Финляндию. Несмотря на happy end, эта исто­рия заставила меня потом долгое время мучиться в догадках, что «они» имеют против меня. Однако настоящий кризис слу­чился только в 1979 г. Эту историю я хотел бы рассказать бо­лее подробно.

В декабре этого года в Брюсселе должна была состояться очередная Сольвеевская конференция. Напомню, что эти кон­ференции начали проводиться с начала века на средства ученого-химика Сольвея, изобретателя метода производства соды. По традиции, они были немногочисленны, для участия в них приглашались лишь звезды физики и химии. Участниками первых встреч были А. Эйнштейн, М. Планк, X. Лоренц и дру­гие корифеи. До последнего времени уровень этих конферен­ций оставался очень высоким.

Один раз, в 1973 г., мне посчастливилось участвовать в Сольвеевской конференции. Она была посвящена астрофизи­ке. Как полагалось, по окончании ее все участники были пред­ставлены бельгийскому королю Бодуэну, во время нашей встре­чи проявившему заинтересованность теми космологическими проблемами, которыми занимался я, и мне показалось, что он внимательно слушал мои ответы. Тогда же я стал членом Сольвеевского комитета. Его возглавлял лауреат Нобелевской премии бельгийский физик Илья Пригожин, сын эмигрантов из России. Быть членом Сольвеевского комитета было очень престижно, и я дал согласие на это, не спросив позволения в Академии наук. А по правилам того времени на участие совет­ского ученого в международных организациях требовалось ре­шение «инстанций», аналогичное тому, которое давалось для выезда за границу. У меня в дальнейшем сложилось впечатле­ние, что этот «грех» тянулся хвостом за мной многие годы.

На следующую Сольвеевскую конференцию в 1976 г. я не поехал. То ли мне не рекомендовали эту поездку, то ли конфе­ренция не была своевременно «включена в план». Включение в план было еще одним барьером, часто позволявшим отсе­кать нежелательные поездки.

Готовясь к Сольвеевской конференции 1979 г., я своевре­менно позаботился о включении ее в план международных связей АН, а также подготовил предложения по составу деле­гации (расходы брала на себя приглашающая сторона). Пред­лагая состав делегаций, всегда необходимо было соблюдать известный баланс, чтобы не раздражать «инстанции». Так сло­жилось в мире, что среди физиков-теоретиков — большой про­цент «лиц еврейской национальности», как тогда было приня­то говорить. Да и у нас в институте их хватало, хотя этот фактор никогда никакой роли внутри институтской жизни, естествен­но, не играл.

В состав предложенной делегации входили имевшие при­глашения Яков Синай, Юрий Климонтович, я, а также ряд других достаточно известных теоретиков, заведомо не обла­давших никакими «недостатками». К сожалению, по тем или иным причинам эти «другие» отказались от поездки. В резуль­тате «наверх» пошла бумага со списком делегации, полностью состоящей из «лиц еврейской национальности», или, как тогда шутили, «инвалидов пятой группы». Это вызвало там бурную реакцию. На заседание «выездной комиссии» был вызван для серьезной нахлобучки главный ученый секретарь Академии наук Г.К. Скрябин, подписавший указанную бумагу. По-видимому, возник вопрос, кто предложил такой состав и, естественно, было названо мое имя как руководителя делегации. Это на­влекло на меня особый гнев присутствовавшего при этом гене­рала Г., заместителя председателя КГБ. Возмущенная комиссия приняла решение послать на Сольвеевскую конференцию Си­ная, Питаевского и Климонтовича. Меня же не посылать, а наказать, запретив вообще все поездки за границу сроком на два года. Как будет видно из дальнейшего, окончательное ре­шение принималось в КГБ.

Вынесение «решений со сроком» было выдержано полностью в духе организации, привыкшей давать «срока» в пору серьез­ных политических репрессий. Мне известен случай, когда один из моих коллег, не обладавший даже «недостатком» по пятой графе, получил в 1970 г. после поездки на международную конференцию по физике низких температур в Шотландии более длительный срок наказания — Шлет невыезда — и от­был его «от звонка до звонка». Его вновь выпустили за гра­ницу лишь в 1980 г.

Шаг в сторону — еще немного о мушкетерах

Мне хочется привести здесь еще одну историю, иллюстри­рующую уже неоднократно высказываемую мной здесь мысль о том, что для того, чтобы сделать что-то значительное, иногда бывает достаточно всего одного верного мушкетера. Если, ко­нечно, он настоящий мушкетер.

В 1993 г., на праздновании 70-летнего юбилея В.И. Гольданского, в конференц-зале Главного здания Института хи­мических проблем я увидел сидевших в первом ряду Ю.Б. Ха­ритона и А.П. Александрова. Юбилей имел камерный характер, начальства не было, а присутствие «патриархов» объяснялось не только многолетним научным сотрудничеством с Гольданским, но также очень дружественными, родственными отно­шениями.

Я подошел поздороваться с Харитоном и Александровым, которым было тогда под 90 лет. Мне казалось, что за 50 лет, которые я их знал, они совершенно не менялись — на лицах была добрая улыбка, а глаза излучали свет. Юлий Борисович вскочил со стула и сказал мне как бы на ухо фразу, которую понимали только мы двое: «Помните, Исаак Маркович, какие дела мы с Вами проделывали?» Под «делами» он имел в виду не наше многолетнее деловое научное сотрудничество на всех эта­пах создания ядерного оружия — от атомного до водородного, в котором вершиной моего участия явилось членство в Госкомиссии, принимавшей в 1955 г. проект окончательного ва­рианта водородной бомбы, а нечто совсем другое. Об одном из наших «дел» я сейчас расскажу, тем более что это «дело» имело прямое отношение к сидевшему рядом А.П. Александрову.