Читать интересную книгу Кто готовил Тайную вечерю? Женская история мира - Розалин Майлз

все предложения о замужестве и завоеваниями значительно расширила территорию своей страны.

1571 Год рождения персиянки Нур-Джахан, позднее императрицы Индии, правившей вместо своего мужа, пристрастившегося к опию.

1582 Год рождения Нзинги, правящей царицы Анголы, Ндонго и Матамбы, более полувека успешно сопротивлявшейся вторжению португальцев.

Все это были именно правящие царицы и королевы, а не чьи-то супруги. Ни одна из них не была единственной правительницей-женщиной в стране за последние пятьсот лет, ибо по большей части они происходили из стран с известной и установившейся традицией женского правления, получавшей все большее политическое значение. Так, Эльфгифу наследовала долгой череде саксонских королев, таких как Берта (ум. 616), Эдбурха и Кинетрита (ум. в VIII веке), а также особенно значительная фигура в этом ряду – Этельфледа:

Дочь короля Альфреда… «госпожа мерсийцев», как называли Этельфледу, перестроила укрепления Честера, [построила] новые укрепленные города, самыми значительными из которых стали Уорик и Стаффорд, сражалась в Уэльсе, сама вела свои войска на штурм Дерби и лично приняла сдачу Лестера. Незадолго до ее смерти в 918 году в верности ей поклялись даже жители Йорка[214].

Этельфледа, объединившая Англию и единолично ею правившая, стала одной из немногих английских женщин, навсегда изменивших ход истории. Схожим образом и византийская императрица Зоя стала одной из долгой череды женщин, не проявлявших никаких признаков «естественного» повиновения мужчинам. Ее предшественница Ирина захватила власть в 780 году, а затем, чтобы ее удержать, ослепила и заточила собственного сына. Примечательна живучесть и долголетие этих женщин: королева Аделаида пережила пятерых королей Италии, в том числе двоих собственных мужей. Нетрудно догадаться: чтобы удерживать власть в течение стольких лет, нужно было обладать железной хваткой.

Очевидно, женщины-монархи в так называемую Эпоху Королев создавали некоторое преимущество и для обычных женщин. Можно ли было настаивать на неполноценности женщин или на том, что женщина обязана подчиняться мужчине, со всех сторон видя женщин, которых Бог щедро наделил высшей земной властью? Да и их успех как правительниц для современников ясно свидетельствовал о благоволении Божьем. Наконец, правящие королевы учили и женщин, и мужчин тому, что патриархальные системы не монолитны и не абсолютны: в любой из них есть трещины или слабые места, которыми уверенная в себе женщина может воспользоваться – и стать хозяйкой не только своей судьбы, но, быть может, и судьбы своего народа.

Да, такие женщины были немногочисленными исключениями: каждая из них могла служить примером, но никак не образцом жизни для своих не столь привилегированных сестер. Но жернова истории движутся медленно – и в большом мире эти события запустили цепь перемен, благодаря которым скоро и обычные женщины, не королевы, возвысились в глазах мужчин и смогли наслаждаться своим положением. Как реакция на патриархальное очернение второго пола, в Европе начала II тысячелетия зародился культ куртуазной любви. Споря с Церковью, он превозносил женщин, утверждал ценность романтической, а не религиозной страсти и прославлял сексуальные отношения, в которых активная роль принадлежала женщинам, а не мужчинам:

Хотела бы я держать своего рыцаряНагим в моих объятиях,Чтобы он в восторгеСклонял голову мне на грудь…Милый друг мой, прекрасный и добрый,Когда же ты окажешься в моей власти,Когда прилягу на часок с тобою рядомИ подарю тебе страстные поцелуи?Знаешь, я бы почти все отдалаЗа то, чтобы ты стал моим мужем;Но только если поклянешьсяИсполнять все, что я пожелаю![215]

Несомненно, такие женщины, как Беатрис де Диа, провансальская дама XII века, в этой песне обращающая к своему возлюбленному-трубадуру слова любви и страсти, не соглашались, что их тело отвратительно, и не признавали ни за кем права мешать им думать самим. Прямо полемизируя с мнением о физической ничтожности и малоценности женщины, такие королевы куртуазной любви, как Элеонора Аквитанская, утверждали высокую ценность женщин, указывая на их духовные качества – постоянство и преданность. То, что здесь не просто шла куртуазная игра, а звучал настоящий вызов мужской власти, подтверждается немалым числом реальных случаев, когда муж, в ярости от того, что его жена стала предметом куртуазной любви, убивал ее трубадура, даже если не имел никаких доказательств измены или бесчестия[216]. В большей безопасности были те «королевы любви», что наслаждались музыкой и поэзией женщин-трубадуров, в то время известных во всей Европе, или стихами таких поэтесс, как Мария Французская, чей лирический и писательский гений повлиял на все дальнейшее развитие европейской литературы.

Отношение к женщинам еще более смягчилось с приходом Возрождения: прежняя истерическая враждебность сменилась совсем иными подходами. Впервые в истории протофеминист Корнелий Агриппа фон Неттесгейм решился возразить доктринальному учению о мужском превосходстве: его книга с провокационным названием «О благородстве и превосходстве женского пола» (1505) открыто бросала вызов библейскому учению о второсортности женщин:

«Адам» означает «земля», «Ева» – «жизнь»: итак, Адам – порождение природы, а Ева – творение Божье. Адам был допущен в Рай лишь для того, чтобы была сотворена Ева[217].

Фон Неттесгейм проповедовал не глухим ушам. Другие влиятельные мужчины также возвышали голос в защиту женщин и их права пользоваться новыми дарами гуманистической учености и мысли. Итальянский дворянин Кастильоне, дипломат, космополит, автор библии своего века – книги «Придворный», выразил этот новый дух времени одной фразой: «Добродетели ума так же необходимы женщине, как и мужчине»[218].

В эти годы грамотность, в сравнении с прошлыми столетиями, распространялась как лесной пожар: множество женщин впервые взялись за перо – и вместе с умением читать и писать обрели способность давать определения. Неудивительно, что прежде всего они принялись сводить старые счеты. Например, в этих выдержках из ведущих писательниц Франции XVI века мы встречаем гневный протест против традиции насильственных браков и самих навязанных им силой мужей:

Старик поцеловал ее – словно слизень прополз по ее прекрасному лицу.

…Он напоминал не столько человека, сколько какое-то чудище, ибо имел огромную тяжелую голову и очень короткую толстую шею, торчащую из безобразно сгорбленных плеч… из брюха его сквозь вонючий, черный, гнилозубый рот исходило зловонное дыхание.

Едва придя домой, они запирают дверь на засов и принимаются жрать, рыгая и чавкая… отправляясь в постель, надевают огромный ночной колпак в два пальца толщиной, ночную рубаху с ржавыми пуговицами до пупа и ниже, толстые шерстяные чулки до середины бедер; кладут голову на подогретую подушку, пахнущую топленым жиром, и сон их сопровождается кашлем, пердежом и испусканием экскрементов, пачкающих постель[219].

Последняя зарисовка, при всем своем грубом натурализме, принадлежит, однако, женщине, гораздо более прославившейся лирическим даром: талантливой Луизе Лабе, поэтессе, музыканту, лингвисту, наезднице, главе «Лионской школы» писателей, где ее почитали как величайшее лирическое дарование Франции того времени. Как видим, едва получив доступ к миру письма и книг, женщины начали проявлять поразительную интеллектуальную силу и гибкость. Среди этих первых феминисток-интеллектуалок особенно выделяется Кристина Пизанская, итальянская ученая XV века, равно отличившаяся в истории, философии, составлении биографий и поэзии. Перед Кристиной преклонялись короли, она была необычайно успешна – однако сохраняла верность своему полу, стремясь восстановить для истории прошлые достижения женщин и неустанно защищая женщин прошлого и настоящего от их ненавистников, нападавших как на ее пол, так и на нее лично. Кристина была страстно убеждена в праве женщин на образование – и защищала его так убедительно, что ее аргументы повторяли и цитировали многие следующие поколения:

Если бы у нас было в обычае посылать девочек в школу и учить тем же предметам, каким учат мальчиков, они бы получали те же знания и показывали бы способность понимать те же тонкости всех искусств и наук. Быть может, они понимали бы даже лучше: ибо как тело женщины стройнее и гибче мужского, так же острее и ее понимание… Ничто не учит разумное создание так, как познание на опыте разнообразных вещей[220].

Спокойствие и ясность слога Кристины резко контрастирует с сердитым пылом ее оппонентов. Интенсивность борьбы, в которой она участвовала, указывает, что за вопросом о женском образовании стояло нечто очень важное. Это была не академическая дискуссия, а изменение линии фронта. Там, где деление на знающих и незнающих прежде соответствовало делению на правителей и подданных, теперь оно было переформулировано и связано с разделением полов. С рождением современного мира образование оказалось столбовой дорогой к свободе и к будущему. Исследование получило новый, постсредневековый смысл: теперь, с возрождением естественнонаучных знаний, из пассивного наблюдения оно превратилось в использование интеллектуальных орудий с целью проникнуть под покров «deus ex machina» и разобраться в том,