***
Алексей очень волновался. Сошёл с поезда в Ростове – и онемел. У вагона стоял отец, дед Степан, вся семья Нечаевых, друзья и старинные соратники Каледина-старшего.
Новенькие погоны есаула, со скрещёнными, на подкове, шашками, особо подчёркивали его молодость и все пассажиры, спешащие из вагонов, даже замедляли шаг, любуясь бравым офицером, а некоторые его даже узнавали:
– Смотри, смотри, это же Каледин, о котором столько писали в газетах. Государем в столь высокий чин возведён, минуя очередной. Храни Христос, – и крестили его наиболее совестливые и чувствительные.
Подруги Марии, а их на площадке у вагона тоже было немало, поднесли ему цветы и с восторгом смотрели на такого видного и молодого офицера в столь высоком чине.
– Ну, сынок, – только и смог сказать Каледин-старший, – и стал как-то поспешно отирать глаза платком.
– Вот бы матери радость была, доживи она до этой поры, – и тут же крепко прижал к себе Алексея и троекратно с ним расцеловался.
– Чистый генерал, чистый генерал, – в восторге суетился дед Степан.
– Ваше Высокоблагородие, дозвольте и мне, старому, обнять Вас, – непривычно величая Алексея на «Вы», дед Степан, со счастливыми слезами расцеловал своего любимца в щёки и в лоб.
Наконец, Алексей резко повернулся к Марии, и надолго застыл недвижимо, заключив её в крепкие объятья.
– Здравствуй, родная моя! Вот мы и вместе. И более никогда не расстанемся.
Нечаев-старший не скрывал слёз радости, а мать Марии всё осеняла и осеняла крестным знамением, своих, теперь уже двоих детей – родную дочь и Алексея.
***
К свадьбе всё было готово заранее. Во дворе горячились тройки лучших коней, в Новочеркасск прибыл сам архиепископ, чтобы в старинном казачьем Храме освятить союз Алексея Каледина и Марии Нечаевой.
Службу вёл чинно, по уставу, его многочисленный клир неоднократно, во всю мощь сильных голосов, провозглашал «Многая лета!» молодым.
Свершив обряд венчания, архиепископ обратился ко всем присутствующим с проникновенным отеческим напутствием:
Возлюбленные чада мои! Детушки! Великое таинство свершилось сегодня и я, именем Господа, благословил в жизнь новый союз.
Особая семья сегодня сложилась. Нашего героя мы знаем, самим Государем Императором удостоен заслуженных и высоких почестей. А ты, голубица, должна всегда соответствовать государственному предназаначению своего суженого.
Задумался лишь на минуту и продолжил своим густым и сильным голосом:
– Армия – суть основа государства, его защитница и опора. Лишь она, с церковью, служат Отечеству. А это тяжкий и ежедневный крест.
И нести его достойно может лишь тот, у кого есть должная поддержка в семье, среди близких, кто верит и верен.
Будьте всегда достойны высокой любви, дополняйте друг друга и помогайте друг другу во всём.
Вы, оба, ответственны за выполнение Господних заповедей, за продолжение своего рода, бережение его чести и славы.
Пусть Вас всегда хранит Господне благословение. Будьте счастливы, дети мои. С Господом в душе Вы одолеете все трудности и всё превозможете.
И он – широко и степенно осенил их крестным знамением и поцеловал, поочерёдно, в щёки и в лоб.
***
Неизведанное, неведомое им обоим чувство заполонило души Алексея и Марии.
Они – муж и жена!
Они теперь, навек, принадлежат друг другу.
И в счастье, и в горе, в беде и в радости – они единое целое, нерасторжимое.
Господь, в эту их первую в жизни ночь, распростёр над ними свои охранительные крыла.
Оставим и мы их только вдвоём, под Господним попечительством.
***
ГЛАВА IV. ОПАЛА
Самое страшное – не вверять
достойного дела тому,
кто этого заслуживает.
Источаются от этого его силы,
и он не может явить Отечеству
и людям того,
для чего его Господь
и привёл в этот мир.
И. Владиславлев
Свой сорок второй год встретил Алексей Каледин в кругу семьи и друзей.
Двадцать один год службы, а чего он достиг?
Почти десять лет отходил в так легко достигнутом чине есаула, монаршей милостью ему пожалованном в далёкой юности, и вот уже десять лет – войсковой старшина, в одной и той же роли заместителя командира полка.
Честолюбие не давало покоя. Он прекрасно понимал, войдя уже в мужскую зрелость, что способен на большее, но десять лет его мурыжил и держал в узде самодурства Троекуров, корпусной командир, а не стало того – новое поветрие началось на Руси – все, сколь-нибудь значимые роли занимали остзейские бароны, почему-то так близкие сердцу государя.
И очередным начальником дивизии, после милейшего и умного Кошелева, был назначен генерал Остерман, а корпус вверен под начало генерал-лейтенанту Дицу.
Живая жизнь умирала. Всё вытесняла тупая муштра, вернулись зуботычины нижним чинам от разопсевших барончиков, которые кишмя кишели повсюду – в штабах, в руководстве частей.
Единственное, что спасало Каледина – его побаивались. Его выверенным аргументам, компетенции не мог никто ничего противопоставить.
Поэтому в его полк, а командира, тоже из обрусевших немцев, он почти не видел, никто из чинов штаба дивизии и корпуса не совался, но и ему не давали ни простора, ни слова даже на проводимых советах и совещаниях.
Остерман, на все его предложения, отделывался одной фразой:
– Вся русская армия идёт не в ногу, а вот один войсковой старшина Каледин – в ногу.
И завершал всё нудной и противной фразой, которая неизменно звучала в его устах:
– Извольте, э… батенька, соблюдать высочайше установленные инструкции.
И разговор на этом заканчивался.
А вскоре Алексей Максимович вообще перестал нарушать спокойствие начальства, чему то было неслыханно радо. Замкнулся и ушёл в себя. В свои тяжёлые и неприкаянные мысли.
Тяжело он пережил и невосполнимую утрату в этот период. Ушёл из жизни отец, его наставник и самый большой друг, человек, пред которым он преклонялся.
Ушёл, слава Богу, легко, как и жил. Вышел утром на подворье, подошёл к коню, взял его за недоуздок, поднял руку, чтобы потрепать по шее, да и рухнул, без единого возгласа, на землю.
Такую смерть Господь даёт лишь праведникам. И об этом на его похоронах говорил приходской священник.
Алексей, проводив отца в последний путь, оставил на хозяйстве Дуняшку с мужем, вверив им всё имение в полное распоряжение.
Потребовал, строго, лишь одного, чтобы до своего смертного часа, уже немощный и незрячий почти, дедуня Степан, ни в чём не знал отказа.
– Алексей Максимович, за это не переживайте, – ответила со слезами на глазах Дуняшка. – Он ведь и мне – заместо отца родного. Так что будьте спокойны. Догляд будет самый что ни на есть дочерний.
Алексей взял из отцовского дома лишь символы доблести и чести – оружие дедов-прадедов, да милые отцовские безделушки, которые хранил, затем, пожизненно.
Муж Дуняшки оказался совестливым, деловым человеком, и ежегодно присылал ему отчёт об усадьбе и деньги, вырученные от торговли лошадьми, вином, фруктами и живностью. Всегда писал, сколько истратил на обустройство и развитие хозяйства.
Удивился он в этот период лишь одному – его, без объяснения каких-либо причин, вызвали на аудиенцию к самому Государю.
В Петергофе, где тот в это время находился с семейством, было множество военных. И все – так же, как и Каледин, были в недоумении – причина вызова к Государю была неведома никому. А свитские молчали и не говорили ни слова армейцам.
Кидалось в глаза одно – все приглашённые были зрелыми подполковниками, ни одного не было из остзейцев, и ни одного – из знатных и родовитых семейств. Все – простые армейские офицеры-труженики, тягловая сила огромного войскового воза.