И когда появился штаб Шаповалова, Люциферов неожиданно сказал:
– Ты, сотник, ежели всё завершится благополучно, уступи мне вахмистра. Не обижу, не бойся, но уж больно он мне по душе пришёлся. Опять же – с трубкой заветной будет рядом. В этом есть какой-то знак. Уступи, сотник, прошу тебя…
– Как он сам решит, Ваше Превосходительство. Неволить не буду, – ответил Каледин.
Тяжело поднимался по ступеням Ставки Государя генерал Люциферов.
Каледин шёл чуть сзади. И когда адъютант Государя открыл им дверь в большую комнату, Каледин даже заулыбался – он словно и не выходил отсюда с такой особой задачей Его Величества – Император Всероссийский так же стоял у окна с огромным бокалом в руке, а возле него, кочетом, так же скакал маленький и тщедушный, но счастливый Шаповалов.
Увидев Люциферова, он бросился к нему навстречу:
– Николай Терентьевич! Вы уж не обессудьте, старика, голубчик. Видит Бог, я и сам их боюсь. Нет для них невыполнимой задачи, – эти слова он произнёс с высокой гордостью, даже выше ростом стал.
– Орлы! Всего достигнут, всё свершат, – и он, как отец – сына, обнял Каледина, да так, держа его за плечо, подвёл к Государю:
– Ваше Величество, вот он, герой мой! Самого Николая Терентьевича, друга моего и ученика старинного, пленил. Ай да молодец! Хвалю! Дерзну, Государь, напомнить о Вашем обещании.
Какая-то досада пробежала по лицу Императора. Он подошёл к Люциферову:
– Ну, здравствуй, старинный товарищ…
И вдруг, утробно, захохотал:
– А скажи, честно, не поддался тогда? Только честно! Ты же моложе меня, и по комплекции – мы схожи.
– Нет, Государь, не поддался. Честью клянусь! Перепили Вы меня по всем правилам. Вы ведь после того, как я уже свалился, адъютант сказывал, ещё три бокала опустошили. Так что Ваш верх – честный.
Царь удовлетворённо заулыбался:
– Ну, а сегодня, что за проруха у тебя вышла, Люциферов? Тебя, можно сказать, закадычного друга самого Государя, мальчишка пленил.
И что мне прикажешь делать?
– Вознаградить, вознаградить, Государь, этого сотника, – сказал честный, хотя и посрамлённый Люциферов.
– Не много я видел таких офицеров, Государь, если уж честно. Дьявол, бес, молния! С такими офицерами, Ваше Величество, Россия – непобедима. Дай-то Господь, что они есть. А то уж очень много угодников стало, которые всё больше на балах тщатся отличиться, а не в поле, – сказал честный Люциферов.
– Что ж, сотник, – обратился Государь к Каледину, – слову своему я верен. Жалую… э… под, – и тут же споткнулся о взгляд Шаповалова, – ладно, есаулом. Высоким внеочередным чином. Заслужил! И другим пусть пример будет.
– За доблесть, за ревностное служение трону вознаграждать надо, а не за паркетную суету, – и он красноречиво посмотрел на Люциферова, соглашаясь с его только что высказанным мнением.
– Спасибо, сотник, простите, Ваше Высокоблагородие, – и царь картинно даже прищёлкнул каблуками, – господин есаул.
– Погоны есаулу, – и он повернулся к адъютанту, приняв в свою огромную руку погоны с одним просветом, без звёздочек.
Это уже был пьедестал высокой власти и единоличного командования. Порой, всю жизнь отдав службе, казачьи офицеры так и не получали этих вожделенных символов воинской зрелости и доблести.
– Бокал есаулу, – зычно гаркнул царь, и неслышный адъютант вынырнул из-за перегородки и принёс четыре бокала – царю, Шаповалову, Люциферову и Каледину.
– Спасибо, Ваше Императорское Величество! Огромную, немыслимую честь Вы не только мне, а всему роду нашему Вы оказали. И сыновьям, если они будут, накажу, как трону служить надобно. А я всегда Вам без лести предан, государь. Жизни своей за Вас не пожалею.
И неожиданно даже для себя, продолжил:
– Монархия – государственный скреп. Лишь она одна способна держать Россию в Единстве, Величии, Неделимости и Славе. И именно этой идее, сути самой жизни всегда служил род Калединых. Всегда, Государь, в Вашей власти. Повелевайте, всё выполню. А за высокую честь – благодарю Вас сердечно.
И он почтительно склонил голову в поклоне. Дождавшись, пока выпьют старшие, и он осушил свой бокал и застыл недвижимо.
Александр III подошёл к Каледину и уже с интересом стал вглядываться в его лицо:
– Чувствую, не дежурные слова говоришь, есаул. А другие так мыслят, так понимают суть государственного устройства державы, суть монархии для прочности Великой России?
– Государь, никогда бы не слукавил, не поступился бы честью, ежели бы знал иное. Все, с кем я общаюсь, думают именно так. Разве возможно удержать такое сонмище народов, направить их в единое русло, при ином способе государственного правления?
– Только единоличная власть монарха, Помазанника Божьего, способна этот котёл, который бурлит всё время, удерживать в состоянии послушания и повиновения, – продолжил Каледин.
– К этому, простите, Государь, даже Наполеон пришёл. Никакие триумвираты не удержали бы тех огромных территорий, которые он захватил…
– Мы, есаул, – перебил его Александр, – не захватывали никаких территорий. Наше, исконно русское, отбивали у захватчиков мои предки. И теперь, слава Богу, укрепились. На века! А иных земель нам и не надо более. Свои бы обиходить, да сберечь.
– Так точно, государь! Я именно это и хотел сказать. Зависть всего мира вызывает величие и огромность России. Поэтому только монаршая власть и способна её сохранить и укрепить. И наша задача, Вашей армии, Государь, оградить Отечество от посягательств любого врага.
– Спасибо, есаул. Верю в тебя, и тебе, я это чувствую, придётся ещё не раз доказывать верность данному слову на поле брани.
– Идите! Указ, – повернулся он к адъютанту, – о производстве сотника в чин есаула – мне на подпись немедленно. В нём же – за тебя, голубчик, – и царь повернулся к Люциферову, – и орден Владимира, с мечами.
Каледин от волнения не мог сказать и слова, а придя в себя – произнёс:
– Служу Отечеству, Государь! Спасибо за высокую честь.
Тут же царь поставил задачу и Шаповалову:
– Доброе, хорошее письмо, за моей подписью, направить отцу героя. С благодарностью за науку, которую я помню до сей поры.
Люциферов же, понимая, что гроза для него прошла как нельзя более благоприятно, даже при Государе, обратился к Каледину:
– Шашку – верну. Не бойся. А вахмистра – ты уж мне уступи. Судьба, видать, моя в нём. Уступи, есаул.
Император и Шаповалов, ничего не понимая, уставились на Люциферова.
– Вахмистр у него важнецкий. Нужен мне такой пройдоха, тогда не придётся позор пред Вами, Государь, терпеть. Трубку вот мне подарил, – и он показал Александру затейливую трубку.
Как только царь её рассмотрел, он захохотал. Всё его огромное тело задвигалось, задрожало и долго не могло придти в прежнее состояние. Слышен был и смешок, заливистый, Шаповалова.
У царя по бороде обильно стекали слёзы, а он никак не мог унять свой смех:
– Ай, да Люциферов, прощён, прощён за такую оплошность, своё пленение, – рокотал царь.
– Нет, вы посмотрите, Люциферов курит из Люцифера. Знатное, знатное совпадение.
– А ну-ка, дай, – обратился к генералу Государь, – и уже сам, с удовольствием, затянулся трубкой.
– Да, знатно, а табачок-то, табачок, – сказал он с восторгом, поднимая трубку вверх, – никогда не пробовал такого.
Через несколько минут, посуровев, царь велел, повернувшись к Шаповалову:
– А собери-ка ты мне, Николай Романович, эскадрон этого героя. Хочу посмотреть.
Каледин тут же, взглянув на Шаповалова, тенью выскользнул за дверь.
Буквально через несколько минут эскадрон был построен в пешем строю, а коноводы, вблизи, удерживали уставших лошадей, которые даже не щипали траву, отдыхая после столь тяжёлого перехода.
Каледин стал во главу строя и с появлением Государя, пружиня ноги, направился к нему с докладом:
– Ваше Императорское Величество! Второй эскадрон Манычского казачьего кавалерийского полка по Вашему повелению построен.