Она подняла письмо, которое читала.
— Это мое четвертое письмо, — сказала Рэй и позволила своей улыбке увянуть. — Мне очень жаль, что ты прошел через все это.
Я пригласил себя сесть напротив нее.
— Все так, как есть.
— Ты так говоришь, как будто это нормально — быть брошенным в тюрьму сразу после того, как на твоих глазах умер твой лучший друг, и чтобы никто не навещал тебя и даже не писал… — Рэй прикрыла глаза рукой и потерла лоб. — Никто этого не заслуживает, Солджер. Я имею в виду, даже гребано… Чарльзу Мэнсону11 писали люди. У него были посетители.
— Эх, — пожал я плечами, — если бы я был знаменитым преступником, мне бы тоже писали случайные люди.
Она легонько похлопала по письму кончиками пальцев.
— Я должна была написать тебе. Я имею в виду, мне хотелось бы это сделать. Я слышала о том, что произошло, и думала об этом, но я… — Рэй глубоко вздохнула и закрыла глаза, как будто не могла больше ни на что смотреть. — В то время я переживала свои собственные проблемы, поэтому никогда… никогда не думала… но я бы хотела.
Я снова пожал плечами, на этот раз более бесстрастно.
— Серьезно, все в порядке.
На это Рэй закатила глаза, теперь она выглядела так, словно раздражалась на меня за такое пренебрежение.
— Но это не так.
— Вот в чем дело, Рэй, — сказал я, складывая руки на ее столе. — Все должно быть хорошо, потому что никто ничего не может поделать с тем, что уже произошло. Единственное, что подвластно каждому из нас, — это то, что происходит прямо сейчас, в этот момент, и все, что мы можем сделать, — это приложить все усилия, чтобы не позволить плохому случиться снова.
Рэй мгновение изучала меня, в ее зеленых глазах плясали огоньки, а на губах появилась легкая меланхоличная улыбка.
— Ты замечательный человек, ты знаешь об этом?
Я неловко рассмеялся, быстро отстранился, и посмотрел на банку из-под печенья в форме коровы.
Одно из ушей у нее было отколото.
У Рэй был двенадцатилетний сын. В какой-то момент все должно было сломаться. Но чутье подсказывало мне, что корова была сломана таким образом, к которому Ной не имел никакого отношения.
Поэтому я отвернулся от коровы, посмотрел на Рэй с серьезным выражением лица и сказал:
— Раз уж мы заговорили о замечательных мужчинах, может быть, ты расскажешь мне побольше об отце Ноя?
Рэй сглотнула и села на стуле чуть прямее, чтобы подчеркнуть, что на запястье больше нет бандажа. Это было незначительно, но, как я уже говорил ей однажды, если она хочет, чтобы я верил ее рассказам, ей придется научиться врать лучше, чем сейчас.
— Он сделал это с твоим запястьем? — спросил я прямо, и она ответила широкими, сердитыми глазами, открывая и закрывая рот.
Как будто Рэй хотела что-то сказать, но не знала что. Поэтому я добавил:
— Ной сказал мне, что он делает тебе больно.
Она сжала руку и медленно покачала головой, ее нижняя губа начала дрожать.
— Он не должен был ничего говорить. Я сказала ему, чтобы он не…
— Но я не могу помочь тебе, если не знаю, — прервал я ее мягко, но твердо. — Так что поговори со мной, Рэй. Пожалуйста.
Рэй медленно оторвала взгляд от некогда травмированного запястья и на мгновение встретилась с моим взглядом, ровно настолько, чтобы я смог увидеть беспомощность и отчаяние, которые она несла с собой, скрывая от остального мира. Я увидел надежду, которую Рэй отчаянно пыталась почувствовать, мольбу о спасении, но затем та резко отвела взгляд.
— Ты все равно ничего не сможешь сделать, — ответила Рэй, уже не отрицая правды. — Да и, собственно, делать-то нечего. Мы даже не так часто с ним видимся. Он появляется время от времени, когда ему удобно, и он…
— Обижает тебя?
Рэй зажмурила глаза, и я подумал, что она наконец-то что-то скажет. Даже думал, что расскажет мне все. Но вместо этого она внезапно вскочила со стула с такой силой, что тот покачнулся на ножках. Рэй повернулась и уперлась руками в кухонную стойку, свесив голову, ее плечи вздымались при каждом мучительном вздохе.
В противовес ее резкому подъему я медленно встал.
— Рэй, — позвал я тихим голосом, приближаясь с опаской.
Не получив ответа, я положил руку ей на плечо, обхватив ее стройную фигуру ладонью.
— Рейн.
Я сурово произнес ее имя, и Рэй неохотно оглянулась через плечо, чтобы показать слезы, блестевшие в ее изумрудных глазах. Сердце, которое принадлежало мне, столько лет было заперто, но при виде ее наполненного слезами взгляда я прислушался: скрипнула дверь в затхлый старый подвал, и я услышал знакомое биение. Каждый удар напоминал о том, что оно все еще находится там, ожидая, что кто-то возьмет его в руки и сохранит.
Я осмелел переместить руку, которую держал у ее плеча на несколько сантиметров к ее золотисто-каштановым волосам, спадающим на шею, как медовый водопад. Впервые после долгих лет раздумий коснулся их длины, и знаете что? Они оказались даже мягче, чем я себе представлял.
— Я знаю, что делать с болью, Рэй, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал чуть громче шепота. — Отдай свою мне. Позволь мне нести ее, чтобы тебе больше не пришлось.
Она повернулась к моему прикосновению, прижавшись к моей руке. Все мои силы ушли на то, чтобы не заключить ее в крепкие объятия и не защитить от монстра, который повредил ей запястье, и от всего остального, о чем я не знал. Но, в конце концов, узнал бы. Я позабочусь о том, чтобы она рассказала мне все до мельчайших подробностей, и сделаю все возможное, чтобы ей больше никогда не пришлось с ним встречаться.
— Что бы ты сделал? — спросила Рэй, в ее глазах блестели слезы и надежда.
Она подняла ладонь, медленно провела кончиками пальцев по моей щеке, прослеживая шрам, который тянулся от моего глаза и исчезал в бороде. Волоски у меня на затылке встали дыбом от ее прикосновения, легкого, как перышко, и едва ощутимого, когда я поддался вперёд и вытянул шею, чтобы прижаться лбом к ее лбу.
Рэй выдержала мой взгляд и провела ладонью по моей щеке, скрывая следы того, что когда-то я защищал ее. До того, как я узнал ее имя. До того, как узнал ее. И теперь она должна была знать, что нет ничего, чего бы я не сделал. Я бы пометил все свое тело, если бы пришлось. Отдал бы свою жизнь. Я бы побежал в ад босыми ногами, схватил бы дьявола и заставил бы его встать на колени в покорности. И все ради того, чтобы тот, кого Рэй знала и боялась, больше никогда не поднял руку на нее и ее сына.
Но теперь мой язык подвел меня, когда она держала меня в плену своих глаз, украшенных драгоценными камнями. Я оцепенел от нежности ее ладони, успокаивающей затвердевшие зазубрины моего сердца, и все, что я смог произнести в ответ, было:
— Всё.
Ее рот придвинулся к моему так же быстро, как и мой к ее. Страстный прилив энергии, заставляющий наши тела слиться в неистовом слиянии губ, раскрывающихся при соприкосновении, чтобы выманить языки из своих укрытий. Я пробовал на вкус ее рот, а она — мой, и мы оба наслаждались каждым мгновением резкими вдохами и сдавленными всхлипами. Рэй обвила руками мою шею, и я положил руки ей на талию, впиваясь пальцами в ее плоть и прикусывая ее нижнюю губу, чтобы побороть искушение пойти дальше, сделать что-то большее, чем просто поцелуй.
— Солджер. — Мое имя было произнесено с придыханием, почти как вздох.
Никто и никогда не произносил мое имя так. Никто никогда не произносил его так, как будто это самое заветное, самое драгоценное слово, которое когда-либо существовало в английском языке, и я хотел завязать его в маленький аккуратный бантик, чтобы сохранить на всю жизнь.
Я переместил губы к ее челюсти, затем к шее, где вдохнул аромат свежести, чистоты и тепла. Успокаивающая смесь напоминала мне о детстве, солнечном свете и обо всем том, чего мне так долго не хватало. Я обхватил ее руками, уткнувшись носом в ее шею, когда на меня обрушилась всепоглощающая потребность потеряться в этих эмоциях. Внезапно, в одночасье, она стала всем, что я потерял и в чем нуждался так отчаянно, что едва мог дышать. И теперь, держа ее в своих объятиях, я испустил сдавленный выдох, боясь когда-либо снова отпустить ее.