эта мельница построена как раз на протоке, соединяющей озёра Бюля и Юля Ярви. Стоит разрушить плотину или открыть вешняки, уровень воды в Юля Ярви понизится, и лёд действительно осядет на подводные скалы… И если в это время сядут наши самолёты…
У меня мурашки пошли по коже, как у проигравшего водяного Юли.
— Товарищ Шереметьев, — сказала я, подавляя дрожь, — метель утихла. Нам нужно идти к самолёту. В гостях хорошо, а дома лучше.
— Да, да, — вмешался старик, — если торопитесь, вам надо скорее идти. Один порыв бури пронёсся, за ним налетит второй.
— Без лыж я не дойду. Я и шагу не могу больше сделать в таком рыхлом и глубоком снегу, — сказал Шереметьев.
Когда выяснилось, что в доме только одни лыжи и то женские, на которых ходит Импи, Шереметьев огорчился, а я сказала:
— Ладно, вы подождите здесь, товарищ инженер. Я сбегаю на лыжах к нашим — они здесь недалеко — и пришлю за вами собачью упряжку. Прокатитесь с ветерком… Вы одолжите мне свои лыжи? Не бойтесь, в залог я вам оставлю офицера! — обратилась я к Импи.
Она пожала плечами, словно не понимая. Но, когда я вышла в сени, поманив за собой Шереметьева, она прокралась за нами бесшумно, как кошка.
Я попросила инженера помочь мне приладить к ногам лыжи и, когда он нагнулся, успела шепнуть:
— Оставайтесь и будьте начеку. Караульте Импи. Следите за мельницей. Оставляю гранаты и ракетницу. В случае нападения… Тсс! Ни слова, нас подслушивают.
Шереметьев ответил глазами, что понял.
— До скорого свидания! — сказала я громко и скользнула прочь от крыльца.
Вначале я шла по льду ручья, вытекающего из Юля Ярви. Но он был слишком извилист. Пробираясь между гор, разделяющих озёра Юля и Бюля Ярви, он петлял, как заяц. Лучше было подняться на водораздел и потом съехать с горы прямо к нашему аэродрому.
Снег снова повалил густо, хотя ветер утих. Сквозь снегопад все предметы казались неясными и движущимися. Корявую северную ель я принимала за волка; скалу, торчащую из-под снега, — за человека. И часто хваталась за револьвер.
Когда я стала подниматься на гору, позади вдруг раздался удивлённый крик:
— Импи!
Сердце у меня так и упало. Кто же это меня принял за Импи? Уж не тот ли, для кого она пекла пироги?
Я ускорила подъём, стараясь поскорее добраться до вершины. Там я так припущусь с горы, что меня никто уж не догонит!
Очень тревожно мне стало за Шереметьева. Но ведь у него пистолет и пара гранат… И голова на плечах.
Собрав все силы, я наконец выбралась на гору. Снег на плоской вершине был твёрдый, как лёд. Лыжи разъезжались, не оставляя следов. Я несколько раз упала. Испугалась, когда подвернула ногу. А что, если не дойду! Если не успею предупредить, и все получится наяву, как в сказке! Сядут на лёд наши самолёты, а он…
Облака вдруг разорвались, проглянула полоса чистого неба. Я глянула вниз и увидела там, вдалеке, дымки, поднимавшиеся из солдатских землянок. До них было километров семь крутого, неровного спуска среди скал и корявых ёлок.
Страшно было решиться на такой спуск. Страшно, а нужно. Скатывалась я с больших гор, но с таких ещё не каталась. Зажмурила глаза и скользнула вниз.
Лыжи пошли ходко, все больше разгоняясь. Открыла глаза и стала лавировать между скал и деревьев, стараясь править не по прямой, а наискось, чтобы спуск был не так крут. Однажды я оглянулась, и сердце похолодело: за мной мчался неизвестный лыжник. Он был в капюшоне, в белом халате. И шёл прямо, по крутому спуску, ловко обходя все препятствия. Вот он повернул мне наперерез и со страшной быстротой пронёсся прямо у меня перед носом, обдав вихрем снежной пыли.
При этом он заглянул мне в лицо. И я успела заметить злой, ястребиный взгляд, небритый подбородок и карабин под распахнутым халатом.
«Всё кончено! — подумала я. — Он убедился, что я не Импи, и сейчас срежет меня меткой пулей».
На полном ходу резко затормозила и сумела повернуть за большую скалу. Обогнула одну, спряталась за другую. Стала петлять, как лиса, удирающая от волка. Только бы не упасть, только бы не наскочить на камни… Ветер свистел в ушах. Снежная пыль забивала глаза.
Вдруг передо мной возник огромный снежный наддув, громадным пузом нависший над крутым, скалистым берегом озера. Раздумывать некогда — я направила лыжи прямо. Будь что будет — прыгают же люди с трамплинов и не разбиваются…
Лишь только коснулась наддува, как вдоль скалы образовалась трещина, и вся огромная масса снега стала оседать, обрушиваясь вниз. Вслед за мной весь снег пришёл в движение. Я неслась впереди огромной лавины.
«Ну, — подумала я о моём преследователе, — если он попадёт в обвал, конец ему…»
И в этот момент я почувствовала, что лечу в пропасть. Закрыла глаза… и очнулась внизу, в холодном сугробе. Левая лыжа сломалась, правая слетела с ноги вместе с унтом.
Выбравшись из-под снега, я освободила левую ногу от лыжи и в одних носках побежала по укатанному озеру к палаткам и землянкам аэродромной команды.
Солдаты охраны, мотористы, воентехники выбежали на грохот лавины. И, увидев меня, несколько человек бросились навстречу, подхватили на руки и внесли в тёплую санитарную палатку.
— Товарищи! — успела сказать я. — Там, на ручье, мельница… Если её взорвут… лёд аэродрома рухнет… Там Шереметьев в руках диверсантов! Скорей… — и потеряла сознание.
…Быстро собрался наш лыжный отряд и по моим следам явился на старую мельницу. Вешняки плотины были открыты.
Вода уходила из озера. Шереметьев, раненный ножом в спину, лежал, уткнувшись носом в снег. А Импи и след простыл!
Она была хозяйкой притона фашистских диверсантов, стирала и гладила им белые халаты, пекла пироги, кормила рыбой. Пойманные враги показали, что они готовились подловить наши самолёты на опасном льду Юля Ярви. Вот какая беда грозила нам, не разгадай я случайно тайного смысла забавной сказки про водяных!
Конечно, наши сумели остановить воду, сохранить ледовый аэродром, и бомбовый удар по гитлеровским подводным лодкам, спрятавшимся в одном из северных фиордов, был нанесён. Но Шереметьев долго ещё провалялся в госпитале и, когда я навещала его, говорил:
— Сам виноват: не поверил вашим словам — не остерёгся Импи. Теперь буду знать, что на войне всякое бывает — и сказка иной раз выручает.
Железный ангел
Подготовка к первому боевому вылету началась, как и всегда, ночью. По хриплому крику петуха, живущего у мотористов под печкой и