термосы, разведчики проделали в снегу две глубокие полосы. И недаром. Они пригодились.
Ремонт был закончен действительно к утру. Когда стала на место последняя трубка, Суханов стал прогревать мотор, поливая его горячим маслом.
Рассвет поднялся над лесом, озаряя полнеба. По ничьей земле пошли розовые блики. Порозовел снег, порозовели восковые лица убитых.
С вражеской стороны посмотрели и не увидели самолёта.
И остров стоял на месте, и убитая лошадь лежала, как прежде. А самолёта не было. Две широкие полосы тянулись к лесу.
Значит, самолёт утащили, несмотря на заградительный огонь, обманув бдительность наблюдателей.
Досада охватила фашистских артиллеристов. Грохнул залп четырёхорудийной батареи, и в том месте, куда уводил след, взлетели вверх деревья с корнями и ветвями, поднятые четырьмя смерчами. Фашистские артиллеристы с полчаса молотили по пустому месту.
А под брезентом ликовали разведчики.
Самолёт был готов. Залезая в кабину, Горюнов приказал разведчикам уходить. Они бросились в снег и поползли быстро, как белые ящерицы. А Суханов раскручивал винт.
— Контакт!
— Есть контакт!
Это пришлось проделать раз десять.
Наконец мотор фыркнул, как застоявшийся конь, самолёт задрожал, ожил, зашевелил закрылками, готовый взлететь…
— Ну, Саша, прощай! — закричал Суханов.
— А ты? — спросил его жестом Горюнов.
— А я и пешой не отстану!
Суханов, отвернувшись от вихрей, поднятых пропеллером, довольно отирал пот и не замечал самого страшного…
Потоки воздуха сорвали маскировочный полог и начали валить ёлки… Они падали одна за другой и открывали оживший самолёт и плотную фигуру моториста…
Ближайший вражеский пулемётчик застрочил из пулемёта.
Суханова словно обожгло.
Две пули попали в живот. Он согнулся пополам и сел в снег.
За рёвом мотора Горюнов не слышал стрельбы. Трогая с места, он выглянул из кабины и хотел помахать на прощание рукой товарищу, но увидел бледное лицо моториста.
— Что с тобой? Жора, ты ранен? — закричал Горюнов.
Суханов махнул рукой.
Горюнов всё понял. Он выскочил из машины, подсадил Суханова в самолёт. Громоздкий моторист заполнил тесную кабину, рассчитанную только на одного. Второму втиснуться было невозможно. Тогда Горюнов сбросил с себя комбинезон, сел к мотористу на колени и, крикнув:
— Жора, обними крепче! — порулил по озеру зигзагами, увиливая от пуль и снарядов противника.
А когда мотор достаточно разогрелся, пошёл на взлёт. Друзей окутал снежный вихрь, самолёт рванулся вперёд, быстро набирая скорость, и, взлетев, поднял тучи снежной пыли, как заночевавший в снегу тетерев. Его чудесное появление видели с той и с другой стороны. На наших позициях это вызвало смех и восторг. Противник увидел, как его обидно обманули, и обрушил на место взлёта весь свой гнев. Чёрные столбы разрывов затанцевали там, где стоял самолёт.
…В это зимнее утро, лишь только рассвело, мотористы проводили истребителей в очередной боевой вылет.
Наступил срок возвращения, и они, как всегда, высыпали на аэродром. После обычного ожидания опять раздался крик:
— Летят, летят!
Показались самолёты. Мотористы быстро пересчитали их.
— Девять! — крикнул кто-то. — Все дома!
И вдруг показался десятый самолёт.
— Смотрите, один лишний!
Зенитчики сразу направили на него дула своих пушек и пулемётов — не чужой ли?
Не делая положенного круга, он спустился на аэродром и подрулил к линейке. Из самолёта выскочил Горюнов в одной гимнастёрке и бросился прямо в палатку мимо удивлённых бойцов.
— Я замерзаю, — крикнул он, — а там Жора!
Мотористы подбежали к самолёту. В кабине чернел полушубок Суханова.
— Жора! — закричал Чалкин. — Это ты, Жора?
Суханов не отзывался.
Толпа окружила машину.
Подсаживая друг друга, мотористы полезли в кабину, и вдруг Чалкин крикнул:
— Носилки!
Возвращение своего брата Валя почуяла сердцем. В это утро она возилась на кухне, помогая повару, и всё пела. Вышла на крыльцо, увидела лишний самолёт в воздухе и бросилась на аэродром, как была, в гимнастёрке.
В это время из кухни вышел повар, неся термосы, наполненные кофе и какао. Под мышкой он тащил полушубок для Вали. Поставив термосы на салазки, сказал:
— Ты где же, канареечка? На аэродроме ждут горячий завтрак.
Но Валя, забыв про свои обязанности, бежала налегке к аэродрому. За поворотом дороги перед ней открылось лесное озеро, всё испещрённое следами лыж.
Бойцы стартовой команды затаскивали в гнездо самолёт её брата. Она чуть не закричала «ура» от радости. Вдруг ноги её подкосились, и она села прямо в снег. Навстречу санитары тащили носилки. В них лежал кто-то, накрытый с головой меховым одеялом. Бледная Вера Ивановна шла рядом.
«Саша?» — пронеслось в мозгу.
Но в это время сам Сашка, живой и задорный, подскочил к ней, лохматый, как медвежонок, в своих великоватых унтах и меховом комбинезоне. И, не стесняясь людей, обнял её.
— А кто же это? — спросила Валя, не в силах оторвать глаз от носилок.
— Да Суханов же, раненый, — крикнул ей, как глухой, в ухо её брат, — и как мы прилетели вдвоём, чудо! Я на коленях у него сидел, как маленький… Ты понимаешь…
Не дослушав его сбивчивых слов, Валя подбежала к раненому и откинула с его лица одеяло.
— Жора, это я, Валя… Тебе трудно? Ты сильно ранен?
— Да… шальная пуля… Иду на вынужденную посадку, — попытался улыбнуться Суханов. — На вот тебе на память… — Он разжал руку, и из неё выпала кривая поцарапанная пуля, подбившая самолёт.
— Валя, он тяжело ранен, не беспокой его, — отвела девушку Вера Ивановна. — Пошли, — скомандовала она бойцам.
Носилки тронулись.
Брат обнял Валю за плечи. Они стояли и смотрели вслед удалявшемуся Суханову, сдерживаясь, чтобы не заплакать. И Горюнов сказал сестре:
— У каждого лётчика есть свой ангел-хранитель, его верный моторист… У меня — Суханов. Железный ангел!
Новая северная сага
Северная весна была в полном разгаре. Порывистый ветер нёс океану дыхание оттаявшей Балтики. Подгоняемые его порывами, появились первые кучевые облака. Они плыли по небу, высокие и белоснежные, как величавые парусники, давно исчезнувшие из морского обихода. Обгоняя облака, летели на север крикливые гуси, трубными голосами перекликались лебеди, почти невидимые в вышине.
На бреющем полёте проносились чирки, нырки и прочая утиная мелочь.
Всё вокруг оживало, шумело и пело — птицы, вода и звери. Горные потоки ревели, как олени, вызывающие друг друга на бой из-за любви. Даже мёртвые доски аэродромного настила, набухнув вешней водой, стали эластичны и пели на разные лады, как живые, прогибаясь под ногами лётчиков. Под колёсами самолётов деревянный аэродром — чудо северных плотников — издавал аккорды, самолёты катились на взлёт и посадку, как по клавишам.
По ночам к аэродрому подбегали осмелевшие олени, на зажжённые фары машин сыпались с неба разные необыкновенные птицы.
И в эту бурную