у вас красивое имя! — попытался удержать её Шереметьев.
— При рождении она была названа Марией. Это лахтари сделали её Импи, — проворчал старик.
— Какие лахтари?
— Те, что убили моего сына, а меня ослепили… Кровавые мясники, они отомстили нам за то, что мы спасли добрых людей от смерти. Мы накормили и обогрели раненых, усталых, больных и проводили их к границе. Мы не знали, что это были красные финны, а за ними гнались белые финны… И вот, сын мой погиб, я брошен в вечную тьму, а внучка — единственное продолжение нашего рода — училась в финской школе и теперь презирает нас — карел, ненавидит русских, мечтает выйти замуж за финна.
Старик снова позвал внучку, но она, усевшись на сундук в полутёмной горнице, не двинулась с места. Поставила на подоконник зажжённую лампу и стала вязать носки.
— Импи, соблюдай законы гостеприимства: что есть в печи, давай на стол!
Старик обращался к ней по-русски, а она отвечала по-фински. Значит, понимала, но не хотела говорить по-нашему из упрямства.
— Ах, у тебя нет пирогов? И сахар весь вышел? И солёную рыбу ты скормила собакам? Ты дурная хозяйка! — рассердился старик.
Из печки так и несло рыбными пирогами. А в сенях мы видели целые связки вяленой рыбы.
Нам захотелось уйти из этого дома поскорее, но за окном бушевала метель, и мы так устали, добираясь сюда по пояс в снегу, что как сели, так и не могли подняться с места.
— Если у вас ничего нет, у нас кое-что есть, — попытался улыбнуться Шереметьев и, достав из полевой сумки банку консервов, сухари и плитку шоколада, выложил на стол. — Угощайся, дед!
— Я беден, но щедр! — крикнул Импи старик. — Я отвечу на угощение русских своим угощением.
Хлебнув горячего чаю, слепец снял со стены кантеле — инструмент, похожий на старинные русские гусли, — и, перебрав струны, тряхнул седыми кудрями:
— Послушайте сказку, которую ещё никто не записал на бумагу.
Импи попыталась остановить его, что-то сердито и настойчиво сказав по-фински.
— Ничего, куда им торопиться в такую метель… — ответил старик.
«Наверное, ей не терпится выпроводить нас, пока не перепеклись пироги в печке, — подумала я. — При нас и доставать их не хочет, жадная злюка!»
Старик пригладил свои седые волосы, перебрал звонкие струны кантеле и запел несколько хрипловатым, но приятным, задушевным голосом:
Жили два хозяина, жили два соседа:
Водяной Бюля, водяной Юля.
Каждый имел озеро, хорошее озеро,
Полное окуней, и налимов, и линей,
А ершишек-плутишек без счёту имел.
Скучно длинною зимою под покровом ледяным.
Скучает Бюля, скучает Юля.
И надумали соседи в карты поиграть!
Вот засели водяные: от зари и до зари
Играют на линей, на глазастых окуней,
На лосо́сей серебристых, на икря́нистых щучи́х.
А ершишки-плутишки в размен идут.
И продулся Юля водяному Бюле:
Всех щук проиграл, всех лососей проиграл.
Не только линей — всех глазастых окуней.
И ершишек-плутишек до мелочи спустил!
Вот восходит солнце — зиме поворот,
Счастливец Бюля выигрыш берёт.
У бедняги Юли — уплыли все щуки,
Лососи, налимы, окуни нарядные…
А ершишки-плутишки никак не плывут!
Рассердился Бюля: — Ты обманщик, Юля,
Ершей своих прячешь, отдавать не хочешь.
Я их в карты выиграл — я их с водой выпью!
Приложился Бюля к озеру Юли…
И давай воду пить, сквозь усы ершей цедить!
Жадный так напился — водой подавился,
Распух да и лопнул!
А беднягу Юлю без воды оставил.
Сидит голый водяной на мокром каме́нье,
Под ледяным куполом холодно Юле.
По синей по коже — мурашки идут.
Заплакал тут Юля — к чёрту обратился:
— Лучше б я подох, лучше б удавился!
Чёрт про то услыхал, — толкнул зайца,
Заяц в озеро скакнул, топнул о купол,
Лёд обвалился — Юля и убился!
С тех пор водяных нет в озёрах этих…
Чем дольше старик пел, тем больше меня клонило в сон и от тепла, идущего от печки, и от негромкой музыки кантеле. И сказка, которую я слушала с удовольствием, переходила в какое-то забавное сновидение.
Мне казалось, что это я иду по берегу озера, а не заяц… Импи толкает меня на лёд, и я проваливаюсь со звоном. Открываю испуганно глаза, а это звенят струны под пальцами старика-сказителя:
Водяные, водяные, не играйте в карты,
Ни на щук, на окуней, ни на маленьких ершей,
Вы от зимней скуки песнями спасайтесь.
Разумейте сказку — бедствий опасайтесь!
Последние строки его песни заставили меня вздрогнуть. В них какое-то предупреждение!
Импи резко сказала что-то по-фински и засмеялась неестественно громко.
— Ну вот, смеётся внучка моя, говорит: это всё показалось глупому карелу спьяну. Всё-то мы у нее глупые. А такое было. Однажды вода из Юля Ярви ушла в Бюля Ярви. И все рыбы уплыли, только упрямые ерши остались. Всё это истинная правда. Мой дед сам видел, как заяц на лёд прыгнул, и лёд обвалился… Там скалы на дне — так весь лёд торосами встал.
Сон сразу слетел с меня, и мы обменялись с инженером тревожным взглядом. В одну минуту возникла перед моими глазами страшная картина. На озеро Юля Ярви садятся наши бомбардировщики, а лёд его раскалывается, и наши красавцы самолёты проваливаются в трещины, погибают среди нагромождения льдин. Не знаю, что подумал Шереметьев, но по тому, как он вытер лоб рукой, по-видимому, и его бросило в жар от неожиданной догадки. Шуточная история про водяных отражала одно из непонятных и грозных явлений природы, не раз наблюдаемых местными жителями. Не в силах разгадать его, поэтические карелы, создавшие сказки Калевалы, сочинили ещё одну неизвестную нам сказочную песню.
— Повторите, дедушка, повторите! — попросила я. — Мне хочется записать эту забавную историю.
Старик не торопясь, попив чайку, ещё раз спел нам про картёжников-водяных, и теперь мы с Шереметьевым слушали так, что не пропустили ни слова. Когда пение окончилось, я взглянула в окно. Метель приутихла. Сквозь морозные узоры стекла можно было различить и сруб водяной мельницы, и старинное колесо, покрытое сосульками.
А ведь