Читать интересную книгу Двойник китайского императора - Рауль Мир-Хайдаров

-- Вы достойный человек, из благородного рода, вы хозяин всему в округе, словно эмир, как вы скажете, так и будет, я ведь прожил большую жизнь, знаю: ваше слово -- выше закона! А вот и от нашей семьи подарок по случаю праздника в вашем доме, возьмите, это от души, если не вам -- вашим детям сгодится. -- И пришелец неожиданно протянул ему небольшой кожаный мешочек.

Пулат Муминович резко отвел руку, и мешочек выпал из дрожащих пальцев старика -- на ковер вы-сыпались царские золотые монеты.

-- Откуда у вас это? -- спросил побледневший Пулат Муминович.

Хамракул-ака, ползая по ковру, собирал блестя-щие червонцы и не отвечал; молчание затягивалось, и секретарь райкома хотел пригласить Халтаева, посчитав вдруг происходящее провокацией, но са-довник глухо произнес:

-- Это часть из того, что Саид Алимхан велел сохранить твоему отцу и мне до лучших времен -- мы с ним служили одному делу. Твой отец не Мумин, а Акбар-хаджа, благородный был человек, под страхом смерти не выдал меня -думал найти у его сына покровительство и защиту...

-- Почему вы решили, что я сын Акбара-хаджи?

-- Вы -- вылитый отец, как две капли воды, и даже справа на щеке у вас такая же родинка, и голос, и походка отца. Потом я ведь узнал, где вы росли, учились, все сошлось, и я не ошибаюсь. Если хотите, я подарю вам фотографию, где мы вместе с вашим отцом в летнем дворце Саида Алим-хана, -- при дворе эмира был личный фотограф, и жалованье он получал из моих рук...

Пулат Муминович ничего не отвечает, но от-ходит от двери и устало садится на диван у окна. Перед диваном стоит журнальный столик, и са-довник кладет на него кожаный мешочек с золо-тыми монетами.

-- Уберите, вы столько лет в моем доме и дол-жны знать -- взяток я не беру.

Старик сгребает мешочек с полированной сто-лешницы и торопливо прячет за пазуху. Пулат Му-минович еще долго сидит молча, но старик не спе-шит уходить и вдруг жалостливо говорит:

-- Видит Аллах, я не хотел бередить вашу душу, простите, но вы сами вынудили -- брали бы, как все, я бы смолчал. Отступать мне некуда -- сын, самый старший, а у него пятеро детей...

Старик говорит без нажима, но Махмудов чув-ствует -- шантаж, но кто за всем этим стоит? Орден Ленина словно жжет ему ладонь, мешает сосредо-точиться; мелькает мысль, что и дня не успел поно-сить награды. Но не зря он больше двадцати лет у власти, первый человек в районе; быстро берет себя в руки -- негоже расслабляться перед человеком, у которого в руках твоя тайна, так некстати выплы-вшая, -- ведь уже нет в живых Данияровой, еще раз выручившей бы его, и он говорит:

-- Я помогу вам не оттого, что вы якобы знали моего отца, а потому, что вы много лет проработали в нашем доме, в память Зухры помогу -- она вас очень любила, но... при одном условии...

Хамракул-ака от волнения нетерпеливо выпалил:

-- Согласны на любые условия...

Но Пулат Муминович уже владеет ситуацией:

-- Условия такие. Он должен погасить долг и в течение полугода покинуть район, переехать в другую область, документы о хищении будут у меня в сейфе, чтобы впредь он жил достойно и не за-пускал руку в государственный карман; второй раз я спасать его не буду, даже если вы будете уверять, что вы -- мой родной дядя.

Старик, пятясь спиной к двери, как некогда было принято при дворе эмира, рассыпаясь в благодар-ностях, покидает кабинет.

Пулат Муминович тогда задумался о преврат-ности жизни, о том, что радость и горе могут приходить в один час. Надо же, именно так ис-портить ему праздник! Он уже давно забыл о своих документах, где действительно вместо "Муминович" должно быть "Акбарович" -- не врал старик, так ему и объяснила Инкилоб Рахимовна, чтобы он помнил имя отца; правда, не сказала, что он был хаджа.

Последний раз об этом он рассказал Кондратову в институте, когда тот отговорил его идти в деканат, чтобы внести ясность в анкету. Нет, в последний раз он все-таки говорил не Сане, а будущему тестю, Ахрору Иноятовичу; спросил прямо, не повредит ли его высокому положению такой факт биографии зятя? На что отец Зухры только рассмеялся и сказал, что рад, что жених дочери -- сын достойных роди-телей, а на предложение обнародовать все-таки сей факт сказал: зачем, мол, ворошить старое -- сын за отца давно не ответчик.

И вот когда он достиг высот, забыл старую де-тдомовскую историю и Инкилоб Рахимовну, сжился со своим новым отчеством, объявился свидетель, знавший отца и его деяния. Неожиданный факт био-графии секретаря райкома, скрытый при приеме в партию, могли истолковать по-разному, конечно, есть у него враги и в районе, и в области, многие зарятся на район с отлаженным хозяйством -- на готовенькое всегда желающих хватает.

"А может быть, и не скрыл от партии?" -- поя-вилась потом спасительная мысль. Он же чисто-сердечно рассказал отцу Зухры о своей биографии, ничего не утаил, и про Инкилоб Рахимовну поведал, а Ахрор Иноятович ведь не просто коммунист, а коммунист над всеми коммунистами области, сек-ретарь обкома, участник нескольких съездов партии, депутат. Но только кто поймет Пулата Муминовича давно нет в живых всесильного Иноятова, еще ска-жут -- имел Ахрор Иноятович корыстную цель, скры-вая факт биографии Махмудова, потому что выдавал невзрачную дочь за перспективного молодого спе-циалиста, получившего образование в Москве. Се-годня он понимает, что нельзя партию отождествлять с тестем, но тогда казалось: признаться Иноятову -- значит признаться партии; думалось, он вечен, не-зыблем. Конечно, садовник знал, чей он зять, и оттого много лет молчал -- кто бы посмел бросить тень на мужа любимой дочери секретаря обкома...

Пулат Муминович не на шутку испугался: ка-залось, шла под откос вся жизнь, которую все-таки сделал сам, без Иноятова, и орден Ленина он считал заслуженно заработанным. Последние двадцать лет каракуль из его района на пушных аукционах Ев-ропы шел нарасхват, особенно цвета "сур" и "антик", а ведь это его заслуга -- он поддержал самоучку-се-лекционера Эгамбердыева и взял каракулеводство под контроль и опеку, когда кругом только о хлопке и пеклись. За валюту, за каракуль, за высокоэлитных каракулевых овцематок, что давало стране созданное им племенное хозяйство, как считал Пулат Муми-нович, представили его к высокой награде.

А теперь все находилось под угрозой. Пойти в обком и задним числом попытаться внести ясность в свою биографию -- вроде логичный ход, но Пулат Муминович знает, что это не совсем так -- изме-нилось что-то в кадровой политике за последние три года с приходом нового секретаря обкома в Заркенте. Направо и налево, словно в своем ханстве, раздает он посты и должности верным людям. Чув-ствует Пулат Муминович, что давно тот присмат-ривается к его крепкому району и не прочь бы при случае спихнуть его, да повода вроде нет, и авторитетом Махмудов пользуется у людей; донесли, что народ Купыр-Пулатом называет его. Нет, идти самому к Тилляходжаеву и объяснять давнюю ис-торию не следовало, можно было и в тюрьму уго-дить -- столько лет держал садовником бывшего со-служивца отца, расстрелянного как врага народа, да еще про золото придется рассказать -пойди докажи, что не брал из тайника Хамракула-ака ни одной монеты. А думает он так, потому что есть примеры, когда оговаривали ни в чем не повинных людей, не угодивших новому секретарю обкома.

С этого дня, радостного и горестного одновре-менно, в душе Пулата Муминовича поселился страх, ну если не страх, то пришла неуверенность -- он словно ощущал за собой догляд.

Кладовщик Рахматулла из райпотребсоюза, тихо погасив крупную растрату, продал дом и переехал с семьей в Наманган, а Хамракул-ака, живший по традиции с младшим сыном, по-прежнему работал у него в саду, но на глаза старался не попадаться, впрочем, это удавалось без особого труда: Пулат Муминович уходил рано, приходил затемно, но ра-боту садовника ощущал.

Прошло полгода, история эта начала забываться, стал он носить орден и даже привык к нему, хотя смутное предчувствие беды его не покидало. Нер-вное состояние не могло не отразиться на пове-дении, он стал раздражителен, появилась мнитель-ность: повсюду в словах и поступках окружавших его людей чудился подвох. Первой перемену в на-строении мужа заметила Миассар, но ей он объ-яснил причину переутомлением -- и правда, второй год работал без отпуска. Наверное, протянись ис-тория еще месяца два, Пулат Муминович не вы-держал бы, пошел если не в обком, то в ЦК и объяснился: как человек честный, он мучился от сложившегося положения. Понимал двойственное положение свое как руководителя и просто человека. Наверное, следовало уехать из этих мест или вообще отказаться от партийной работы по моральным при-чинам. Но что-то постоянно удерживало его от решительного поступка, парализовало волю. Мучила неопределенность судьбы садовника, если он пойдет в обком или ЦК. Ведь тот не только рассказал его тайну, но и открылся сам, и следовало отдать на-божного старика в руки правосудия за сокрытое золото, но от одной мысли, что Хамракул-ака по-падет в руки соседа Халтаева, Пулат Муминович приходил в ужас. Старик садовник назвал бы его предателем и проклял -- ведь не выдал сорок лет назад Акбар-хаджа, а сын...