перевести. В эту минуту императрица открыла глаза, и разговор прервался.
Уже вечером, в путевом дворце, играя в карты с Сегюром и де-Линем, она произнесла:
— Сегодня у вас с Фитцгербертом был престранный разговор, и я не постигаю, как такой умный человек может поддерживать такое несообразное мнение. Я нарочно не открывала глаз, мне слишком любопытно было выслушать продолжение вашего разговора. Я не знаю, одного ли мнения английский король со своим послом; но что касается до меня, то если бы я потеряла невозвратно одну из тринадцати областей, которых он лишился, то вогнала бы себе пулю в лоб!
— Ну, видимо, в Англии никто не желает стреляться, потому выдумали себе в утешение это оправдание с выгодами торговли — заметил я.
Императрица бросила в мою сторону острый взгляд, отчего я осёкся. Впрочем, когда господа ушли, она очень благосклонно произнесла:
— Ты сегодня сделал очень глубокомысленные замечания, достойные зрелого мужа. Ты сильно вырос за эти полгода, но это естественно твоему возрасту; однако, удивительно, как быстро ты взрослеешь умом!
— Я много читаю, и ещё я беседую с Ла-Гарпом — пробормотал я, радуясь, что не успел просветить присутствовавших при разговоре с английским послом, что они были свидетелями рождения концепции неоколониализма. Тут не помог бы мне и Андрей Афанасьевич — точно бы признали бесноватым!
Вообще, разговаривать с императрицей — как ходить по минному полю. Она очень обидчива и самолюбива: любую, самую невинную фразу по поводу своей империи легко может принять за критику, принимая её на свой счёт.
И, тем не менее, ещё один балл в копилку влияния я себе записал.
Глава 12
16 июля мы с императрицею прибыли в Царское Село. Тут её встречали и приветствовали все: и великий князь Павел, и Мария Фёдоровна, маленькие княжны Александра, Мария и Елена, и та часть двора, что не имела счастия сопровождать государыню в её долгом путешествии.
Роскошный Царскосельский дворец понравился мне много больше Зимнего. Последний, покрашенный невзрачною желтою охряною краскою, с выделенным белым цветом пилястрами, не шёл ни в какое сравнение с великолепными, украшенными роскошною лепниною небесно-голубыми стенами Екатерининского дворца. К тому же, здесь бы прекрасный парк с беседками, павильонами и цепью прудов, сильно отличавшийся от скромного Адмиралтейского луга.
Неожиданно, интерьеры в Царском селе мне тоже понравились много больше петербургских. Раньше я и понять не мог, как вообще можно жить в этаком царстве помпезной золочёной лепнины. Казалось, просиди безвылазно пару дней в этих кричащих интерьерах — и любой нормальный человек попросту сойдёт с ума!
Но, нет. При ярком солнечном свете, действительно, интерьеры казались излишне контрастными и перегруженными деталями. Но вечером, при мягком свете восковых свечей, всё чудесным образом менялось. В полутьме золото лепнины и массивных картинных рам поблёскивало таинственно и многообещающе, окутывая залы дворца тёплой волшебной аурой. Персонажи с тёмных масляных картин казалось, интимно подмигивали друг другу, смеясь над легкостью, с которой скрывают они свою тайную жизнь от этих смешных, сотканных из мяса, воды и пустых иллюзий трёхмерных существ, хаотично снующих туда-сюда по скрипучим натёртым паркетам. В общем, при свечах эта жирная, вульгарная позолота, давно ставшая у нас верным признаком «цыганщины», смотрится совсем по-другому!
Между прочим, тут была и знаменитейшая Янтарная комната; ещё настоящая, а не дубликат, сделанный по чёрно-белым фотографиям. Правда, находиться в ней долго не было никакой возможности — слишком подавляющей казалась изобильная, медовая роскошь янтаря.
Костику тоже страшно нравилось в Царском Селе — для него это синоним и верный спутник короткого северного лета. Он увлечённо гонялся по аллеям, залазил во все павильоны и гроты в парке, резво, как жизнерадостный мопс, носился по зеленой, всегда коротко скошенной траве, играл среди живых лабиринтов и увлеченно грёб на наших лодочных прогулках маленьким, специально для него сделанным веслом.
— А пойдём тайком купаться! — предложил он на первый же день.
— Пойдём! Слушай, мосье Курносов, а давай скажем бабушке, что папенька хочет ободрать Зимний дворец и всё утащить в Гатчину, а из дворца казарму сделать!
— Сам ты «мосье», — радостно откликнулся тот и попытался огреть меня прутиком. Мне пришлось защищаться, и некоторое время мы фехтовали, как шпагами, ивовыми прутиками, пока я не догадался ему поддаться.
— Не, ну давай же! Давай скажем!
— А зачем? — удивился Костик, забавно сморщив свой курносый носик.
— А что, смешно же будет! Давай, я скажу «Как хорошо тут, в Царскосельском дворце, много лучше, чем в Зимнем!», а ты такой и ответишь «Не зря папенька хочет в нём казарму сделать»! Смешно же будет!
— Ну, давай. Только мне думается, лучше жабу поймать, надуть её и подсунуть мадам Перекусихиной!
— Лучше Протасовой!
— Ты что? Твой тебе потом надоест своими поучениями! * (А. С. Протасова — родственница А. Я. Протасова-прим.)
Первый день по приезду императрица отдыхала с дороги. Наутро, спеша воспользоваться отменной погодой, мы прогуливались по аллеям огромного царскосельского парка. Сегодня её в качестве кавалеров сопровождали генерал Мамонов — текущий фаворит, очень смазливый молодой человек,
и еще какой-то высокий, смуглый господин в испанском мундире. День выдался жаркий, и вееры дам работали без остановки.
— Должно быть на вашей родине сейчас еще жарче, не так ли, дон Миранда? — спросил Мамонов у «испанца».
Тот ответил по-французски, что-то в том смысле, что на родине всегда хорошо.
Мне стало интересно, что это за испанец. Я потихоньку дёрнул за рукав Мамонова и шёпотом спросил его:
— Александр Матвеевич, а что это за господин?
— Это дон Франсиско Миранда, уроженец далёкой Венесуэлы! У него какие-то нелады с собственным правительством, и он ищет нашего покровительства!
Хммм… Франсиско Миранда, Франсиско Миранда… Кажется, это довольно известный деятель, вроде бы, он один из первых, кто хотел добиться независимости Латинской Америки от испанской монархии, но, как-то не очень удачно…
— И что, какими судьбами сюда его занесло,