Позвольте мне иметь эту честь! — нашёлся Де Линь. — Великий князь Александр Павлович, внук императрицы Екатерины. Иосиф фон Фалькенштейн, граф Священной Римской империи!
Я скупо поклонился.
— Искренне рад знакомству, граф. Так вы считаете, что…
— Да, я считаю. Более того, уверен, что ваше положение непрочно везде. Везде, где народ порабощён, считайте, закопаны целые пороховые склады, и взрыв их возможен в любой момент. Вы, сударь, должно быть, слишком молоды, чтобы знать это наверняка, а вот люди постарше могли бы многое вам на сей счёт рассказать!
— Да, говорят, римские рабы раскрыли ворота Вечного города перед полчищами Алариха, — поддакнул Де Линь.
— Я имел в виду не настолько древнюю историю, принц, — с холодной иронией отозвался граф, — но, всё же, спасибо за подходящий пример!
— Однако, раз уж случилось так, что эти склады в стародавние времена были заполнены нашими предками, то надо с осторожностью и искусством разрядить их, если будет к тому возможность. Надеюсь, в будущем я смогу этим заняться!
— Всё, что вам понадобится для этого, принц, это человеколюбие и решимость, — ответил граф, и странная улыбка тронула его губы. — Поверьте, это так.
Целую ночь бесчисленные толпы народа гуляли на этом празднике. В галерее был ужин, во время которого пел хор. Стол графа Шереметева на 100 персон оказался сервирован золотою посудою. Особенно удивительно было огромное золотое блюдо, поставленное перед императрицей; оно представляло из себя рог изобилия на возвышении, выполненный из чистого золота, с вензелем Екатерины из крупных бриллиантов. Наконец, как бы невероятно это ни звучало, весь хрусталь на столе на 100 приборов был изукрашен и осыпан дорогими каменьями всех цветов и самой высокой цены. То, что лежало на блюдах, тоже поражало воображение — тут были и яблоки, и вишня (в июне-то месяце), и земляника, и виноград, и множество иных фруктов, в числе которых были апельсины и ананасы! Нет, в моём времени, с рефрижераторами и контейнерными перевозками, это не произвело бы впечатления, но здесь, в 18 веке, да еще и не в портовом Петербурге, а в континентальной Москве, это изобилие казалось невероятным.
— Откуда всё это? — поразился я.
— Главным образом, оранжерейное, Ваше высочество — отвечал любезно Пётр Петрович, — а вот эти дыни астраханские, только доставлены — попробуйте, чистый мёд!
Так я узнал, что московская аристократия имеет круглый год самые экзотические фрукты из своих собственных оранжерей и теплиц. Сколько это всё стоит — можно только догадываться…
Затем мы возвращались с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. На востоке уже занималась заря: когда подъезжали мы к Москве, в столице били уже утреннюю зо́рю.
Екатерина тоже было хотела дать в Кремле балы и торжества, пышность которых соответствовала бы ее величию. Но всё это было отложено, когда она узнала, что в нескольких областях империи губернаторы не исполнили ее распоряжений и не наполнили, согласно ее повелению, хлебные запасные магазины, и что народ страдает от непредвиденного, сильного неурожая. Я стал свидетелем разговора императрицы с графом Безбородко.
— Государыня, — приступил к ней сановник, как положено, со склонённою головою, — смею покорнейше просить, несмотря на обстоятельства, всё же устроить в Кремле ответный праздник. Верное Московское Ваше дворянство сего заслуживает!
— Ах, Александра Андреевич! Я бы рада! Да, согласитесь, неприлично было бы явиться мне среди увеселений и празднеств, в то время, как подданные мои страдают от бедствия! Ведь я и должна была его предотвратить!
— Возможно, Ваше Императорское величество сочтёт возможным, устроив все же празднества, но сделать при этом публично строгий выговор тем наместникам, которые того заслуживают!
— Нет, — отвечала Екатерина, — это было бы для них слишком унизительно: я дождусь, когда мы будем с ними наедине; потому что я люблю хвалить и награждать во всеуслышание, а журить потихоньку!
Так что, от празднеств в Кремле Господь нас отвёл. Впрочем, скорее всего, Екатерина просто уже устала от всех этих торжеств; к тому же, дворец в Кремле был в плохом состоянии и настоятельно требовал обновления. Наконец, осмотрев недавно возведённое Казаковым здание Сената, мы переехали в Петровский замок.
Императрица, отдохнув несколько дней в Петровском, отправилась в Санкт-Петербург; из окон её кареты мы снова видели хорошенький городок Тверь, Вышний-Волочок, Валдай и Новгород-Великий, некогда знаменитый своими вольностями, прославленный победами и счастливый в своей независимости. Живописные летние пейзажи развлекали нас по пути; останавливались мы всегда в Путевых дворцах.
Почти весь путь мы проделали вместе с воспитателями, отдельно от императрицы. Та ехала в своей карете с иностранными посланниками — англичанином Фицгербертом и французом Сегюром. Лишь однажды я напросился туда, обещая сидеть смирно и не дёргать взрослых неуместными вопросами.
Как нередко бывает в июле, день выдался чрезвычайно жарким. Все были очень утомлены этим зноем, — ведь карета 18 века, даже императорская, не имеет кондиционера, и, притом, движется недостаточно быстро, чтобы поток встречного воздуха мог освежать пассажиров. Между послами шёл вялый разговор, Екатерина заснула, или, по крайней мере, всем так показалось.
Тут между Фитцгербертом и Сегюром разгорелся спор по поводу американской войны и революции, которая лишала Англию тринадцати цветущих областей, общею площадью далеко превосходящих саму метрополию.
Фитцгерберт бросился уверять, что эта потеря его стране оказалась более выгодна, нежели убыточна. Этот парадокс поразил меня; но англичанин упорно поддерживал свое мнение, пытаясь доказать присутствующим, что Британия, освободившись от значительных издержек, нужных для управления колониями, сохранит с нею торговые сношения и легко извлечет из них огромные выгоды, достаточные для вознаграждения за потерю лишних владений. Они с французским посланником долго спорили; хотя я из-за слабого знания французского языка не мог отследить все их аргументы, основная мысль англичанина была совершенно понятна.
— Вы, сударь, раз придерживаетесь такого образа мыслей, тогда подайте королю мнение, что надобно вам отказаться еще от Индии и Канады: выгоды от сего будут преизрядные! — наконец, улучил я момент чтобы ввернуть свое мнение на сей счёт, сделав это на английском. Фицгерберт заулыбался; граф Сегюр, не знавший английского, попросил ему