Но позднее осознал — такое поведение попросту естественно для нее.
Оно возникло еще тогда, когда девочку не замечали рядом с двумя красивыми старшими сестрами.
Возникло оттого, что Эльмину, по ее собственным словам, никогда и никто не любил.
Мысли о ней так или иначе не покидали его все дни напролет.
А вечером ему все сложнее удавалось сдерживать себя, чтобы не зайти к ней в спальню.
И хотя он убеждал себя, будто хочет только продолжить разговор, ему было ясно — он желает большего.
— Проклятье! Это уже за гранью возможного! — внезапно вслух произнес он, резко захлопнув книгу.
В тот миг, когда он подумал, не станет ли возмущаться Эльмина, если он разбудит ее, раздался стук в дверь.
Сначала он решил, что это ему показалось, но стук повторился снова.
— Войдите!
Маркиз и представить не мог, кому понадобилось тревожить его в столь поздний час.
Дверь открылась, и на пороге он увидел своего учителя.
— Что случилось, Чанг? — удивился он. — Что-то не так с лошадьми?
— Быть может, ваша светлость, моя не знает. Но я думаю, хотя могу ошибаться, тогда покорнейше прошу прошения, ее светлость зовет.
— Ее светлость зовет? — отчетливо повторил за ним маркиз. — Но я ничего не слышал!
Чанг продвигался внутрь комнаты, скрестив перед собой руки, с прижатыми к бокам локтями и низко кланяясь.
— Господин хозяин, простите вашему жалкому слуге его бестактность, но моя слышит зов моей госпожи, боюсь, опасность.
Как всегда, когда Чанг волновался, его английский становился больше похож на китайский по конструированию фраз.
Секунду маркиз колебался, не понимая, есть ли смысл в речах слуги.
Вместе с тем в поведении Чанга было нечто такое, что по крайней мере безошибочно свидетельствовало о его искренности, если не о чем-то большем.
— Сейчас мы убедимся, прав ты или нет, — сказал маркиз.
Он встал с кровати и не одеваясь прошел к двери, ведущей в смежную комнату — спальню Эльмины.
Он тихонько приоткрыл дверь, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить девушку.
Он даже не подумал, что, если Эльмина спит, в комнате должно быть темно, но, увидев зажженную свечу подле кровати, почувствовал неладное.
Тут он увидел пустую кровать с наброшенным покрывалом.
Окинув взглядом комнату, заметил ночную рубашку, оставленную возле платяного шкафа.
Теперь он убедился в правоте Чанга.
Когда он вернулся к себе в спальню, тот уже доставал из шкафа его одежду.
Маркиз в отчаянии искал ответа на вопрос, что могло произойти.
Но если, как утверждал Чанг (хоть это и казалось невероятным), Эльмина попала в беду, так или иначе ее надо было спасать.
Торопливо одеваясь и наскоро заматывая шелковый шейный платок, словно это был шарф, маркиз почувствовал, какое значительное место стала занимать в его жизни Эльмина, хотя до сих пор не признавался в этом даже себе самому.
По правде говоря, теперь ему казалось, будто он уже целую вечность любит ее.
И это чувство вовсе не походило на простое желание обладать ею как женщиной.
Глава седьмая
Как только маркиз и Чанг достигли конюшен, Хагсон уже бежал им навстречу.
— Ваша светлость, я только что собирался искать вас! — нервно прокричал он. — Кто-то выкрал арабскую кобылу и еще двух наших!
Он с трудом переводил дыхание и выглядел потерянным.
Маркиз зашел осмотреть стойла, а Хагсон следовал за ним бормоча:
— Они оглушили двух парней, тех, на страже, ваша светлость. Мой младший сынок видел их из окна.
Маркиз приблизился к пустому стойлу Шалом, а Хагсон все продолжал рассказывать:
— Он проснулся от шума, который они наделали, и он говорит, когда они отъехали от конюшни, там среди них был маленький мальчик, завернутый в попону!
Маркиз внезапно замер.
— Мальчик? — с сомнением переспросил он.
— Мой сын говорит, на нем были легкие брюки, ваша светлость!
Фалькон на миг задумался, как ему поступить. Чанг, вошедший в пустое стойло, воскликнул:
— Эти воры — французы, ваша светлость!
— Откуда ты знаешь? — резко спросил маркиз.
Чанг показал веревку, которую грабители сняли с лодыжек Эльмины.
— Во французских конюшнях обычно завязывают узлы именно таким образом, ваша светлость. Англичане так не делают!
Маркиз обернулся к Хагсону.
— Как давно твой сын видел уходящих людей?
— Не так давно, ваша светлость. Не больше десяти минут назад.
— Седлай Самсона!
Приказ прозвучал в конюшне подобно выстрелу. Пока маркиз говорил, Чанг побежал к следующему стойлу и начал седлать другую лошадь.
Он сделал все так стремительно, что оказался во дворе прежде, чем Хагсон подвел оседланного Самсона к маркизу и тот вскочил в седло.
— Бери своих людей, Хагсон, троих, — велел он, пришпоривая коня, — и следуй за мной!
Он, как и Чанг, понимал: если воры имели намерение сбыть кобылу во Франции, то они поскакали в ближайший порт на южном побережье.
Видимо, они проедут через парк по трассе для галопа и далее в долину, где маркиз устраивал скачки с препятствиями.
Зная, каких лошадей украли воры, он рассчитывал, что Самсон будет в состоянии настигнуть их.
Кроме того, похитители везли Эльмину, хотя больно было об этом думать.
Похоже, она застала их за кражей. И скорее всего, оглушив ее, как и дежурных конюхов, они захватили девушку с собой.
Он представлял, какой ужас она должна была испытывать, но больше всего страшило, что воры могли ее ранить или даже убить.
Маркиза не покидало чувство, что, если потеряет Эльмину, он лишится чего-то столь драгоценного, уникального и необычного, что никто и ничто не сможет когда-либо возместить такую потерю.
«Как я мог допустить это?» — терзал он себя. Ему следовало все предвидеть, а не проявлять такую непростительную небрежность.
Ведь после газетной шумихи вокруг его приобретения арабская кобыла становилась объектом особого внимания со стороны его соперников по скачкам.
Это казалось невероятным, но теперь, когда он думал о случившемся, ему вспоминались подобные истории, происходившие пусть и не со столь важными персонами, как он.
Цыгане воровали лошадей и изменяли их внешний вид, дабы обмануть покупателей и публику.
Этих лошадей бывало записывали в забегах как новичков и ставили на них значительно больше чем на скачках, где те побеждали прежде.
Но он не мог припомнить, когда последний раз владелец, занимавший такое же положение в обществе, терял бы лошадь, столь великолепную или столь ценную, как Шалом.