смех и крики. Неизвестный женский голос оглушительно визжал и хохотал.
– И правильно, – сказала женщина. – Гадость.
Не желая рассиживаться, он вытянул из кармана онемевшую от холода руку и положил на салфетку кусочек краенита, покрытый капельками росы.
– Это то самое? Оно безопасно?
Саня кивнул. Она осторожно взяла образец двумя пальцами, словно червяка.
– Какое холодное и скользкое, – удивилась она, вытирая пальцы о салфетку. – Из холодильника?
– Нет, оно всегда такое.
Он понял, что таинственные покупатели о свойствах краенита понятия не имеют, поэтому его дико интересовало, зачем покупать то, что не знаешь, как использовать.
Женщина продолжала разглядывать «товар».
– Где гарантии, что это не стекло из морозилки? – спросила она.
Саня задумался. Не мог же он, в самом деле, приложить сертификат соответствия с подписью Кольцова и печатью института.
– Попробуйте разбить, – предложил он. – Краенит не бьется. Это самое прочное вещество из известных человечеству.
– Вряд ли тут обрадуются осколкам на полу, – заметила женщина. – Это будет выглядеть странно.
Саня, и без того чувствовавший себя неловко, разнервничался еще сильнее, схватил образец и опустил в кружку с чаем. Вода под призмой прогнулась, словно смола. Он подержал краенит в чае, затем вынул и продемонстрировал, что кусок остался абсолютно сухим.
– Потрогайте, – предложил Саня.
Женщина осторожно коснулась поверхности.
– Холодный, – сказала она нерешительно.
– Чай можете пить дальше. С ним ничего не случилось, он лишь остыл. Это безопасно.
Она с сомнением посмотрела на кружку и решила воздержаться, отодвинув от себя чай.
– Хорошо, допустим. Тогда следующий вопрос, откуда он у вас?
Саня занервничал.
– Вам не безразлично? – ответил он грубее, чем ему хотелось. – Вы покупаете или нет? Могу вернуть на место.
Она посмотрела на взъерошенного Саню и решила больше не терзать допросами.
– Хорошо, – из сумочки цвета шкуры зебры достала конверт и передала Сане. – Вас устроит оплата?
Он заглянул внутрь и небрежно перелистал купюры. Сумма превышала ожидания. Сердце екнуло от предвкушения.
– Да, – он старался казаться хладнокровным, чтобы не выдать переполнявшую его радость.
– Тогда сделка завершена, – объявила женщина, заворачивая краенит в салфетку и укладывая в сумку.
Саня встал, собираясь уйти, но решил напоследок задать вопрос:
– Зачем он вам?
Она на секунду запнулась.
– Тебе не безразлично? Хочешь продать или нет?
– Беспокоюсь, чтобы он нигде не «всплыл», – признался Саня. – Тогда меня быстро найдут и подвесят за…
– Не переживай.
Он на ватных ногах вышел из кафе, чувствуя одновременно и радость, и нарастающее беспокойство. Сердце колотилось в груди, а мысли скакали, будто зайцы, непрерывно сменяя друг друга, словно кадры в диафильме, которые крутил дедушка семилетнему Сане.
Надо купить Лерке одежду на лето и заменить стиральную машину на новую… что делать, если о краените узнают… а вдруг кто-то поинтересуется, откуда взялись деньги… интересно, кто эта женщина и зачем ей нужен кусочек Края…
Саня брел по улице в глубокой задумчивости, забыв об окружающих. Ноги шли, глаза видели только маленький пятачок дороги перед собой, а периферическое зрение отключилось вовсе. Он натыкался на других прохожих и едва не опрокинул мусорный бак. Ему казалось, что он то пружинит на кончиках пальцев на каждом шаге, то грузно бьется пятками об асфальт.
«Ольга», – неожиданно вспомнил Саня. Несмотря на старания, в памяти постоянно всплывал ее портрет с прикушенной губой, нарисованный углем на альбомном листе ее одноклассником.
Закрутилась пластинка из тысяч «Почему?», и ему стало так жалко самого себя, что от нахлынувшей тоски захотелось сначала завыть, а потом пойти в магазин и купить что-то сладкое, а еще лучше кусок мяса, чтобы заесть печаль. Сердце скукожилось в микроскопический камушек.
Раздался визг тормозов, и Саня почувствовал сильный толчок в бок. Падая, он увидел красный глаз светофора, превратившийся в длинную размазанную линию.
Из прошлого возник кадр того самого диафильма «Умка», который в детстве нравился ему больше всего – на фоне бескрайнего неба-моря плыло солнце в виде оранжевой рыбы, состоящей из множества вложенных кругов. Потом рыбу-солнце проглотила белобрюхая акула, и стало темно.
24.
Марина продолжала беззаботно спать, собрав под себя одеяло и зажав его между ногами. Платон посмотрел на приятно изгибающуюся линию ее бедра и с трудом поборол искушение провести по нему ладонью, чтобы случайно не разбудить.
Маринкины темно-русые волосы рассыпались в беспорядке по подушке. Сама же Маринка продолжала сопеть, приоткрыв рот и демонстрируя верхние зубы.
Они жили в одном дворе, и некоторое время встречались, но с окончанием школы Платон уехал в столицу и их пути разошлись. В детстве она была далеко не так привлекательна – худенькая девочка-подросток с угловатыми коленками и нескладной фигуркой, но возраст добавил ее формам той округлости, которая нравилась Платону – ему вообще были по нраву женщины в теле. Маринка к этому времени успела сбегать замуж, родить сына, развестись и устроиться воспитателем в тот же детский сад, где работала Лизка. «Черт, опять Лизку вспомнил».
Он осторожно выбрался из-под одеяла и отправился на кухню готовить примитивный завтрак из яичницы и кофе.
– Ты уже проснулся? – пробормотала сонным голосом Маринка ему вслед, не открывая глаз.
– Спи, еще рано. Мне надо к докладу подготовиться.
Она промычала «Хорошо!» и снова заснула.
Платону нравилось ее сочное фигуристое тело, и в постели она скакала дай боже, демонстрируя такую страсть и фантазию, что ему порой становилось неловко. Но за пределами физической любви их интересы почти не пересекались. Даже совместные посещения общественных мест и культурных мероприятий служили лишь затянутой подготовкой к страстному вечеру.
Марину оправдывало то, что она ничего не требовала и вполне удовлетворялась еженедельной «ночью любви и секса» с пятницы на субботу, за исключением красных дней календаря. Более того, Платону казалось, что она нуждалась в разрядке больше него.
Он отчетливо понял, что ему позарез нужна Лизка, отобранная у него проклятым Тальбергом, будь он не ладен. В самом деле, не может же она всерьез любить этого неудачника в растянутом свитере, воспитывающего чужую дочь.
Пока на сковороде потрескивала остывающая яичница с сосиской, нарезанной кружочками, Платон разложил перед собой листочки с речью и просмотрел от начала и до конца, делая заметки по тексту простым карандашом. Он переставлял местами слова, зачеркивал, стирал красно-синим ластиком. «Надо бороться с перфекционизмом», подумал Платон. Чем тщательней он вчитывался, тем больше находил неудачных мест и спорных сентенций. Но чем больше вносилось исправлений, тем меньше нравился результат. Он сгреб документы в стопку и сложил в скоросшиватель, решив оставить как есть.
Платон вспомнил о яичнице и принялся завтракать, вилкой отделив половину для Маринки. Когда он поел и допивал кофе, на кухню, пятерней расчесывая взлохмаченные волосы, приковыляла Марина в белой Платоновой футболке, которую без спросу экспроприировала еще в первое утро. Она не совсем проснулась и сонно моргала.
– Я на запах пришла, – она села рядом с Платоном. – Так приятно.
– Это всего лишь яичница.
– Без разницы, – она разрезала сосиску вилкой, – тут важен факт того, что приготовила не я. Андрей тоже до свадьбы готовил,